Читать интересную книгу Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий

Часть II

Танки августа

Глава 4

Крымский пленник

Михаил! Надеюсь, с вами все в порядке”, – такими были первые слова воображаемого обращения, которое Джордж Буш записал на маленький диктофон. Все годы своего президентства он вел аудиодневник. Вечером 19 августа 1991 года президент был мысленно далеко от США: он думал о Михаиле Горбачеве.

Надеюсь, они гуманны к вам. Ваше руководство страной было фантастически конструктивно. На вас нападали и справа, и слева, но доверие к вам безгранично. Пока, черт побери, мы не знаем, что происходит в вашей стране, где и в каких условиях вас содержат, но мы были правы, оказывая вам содействие. Я горжусь тем, что мы поддерживали вас, и хоть на телевидении не будет недостатка в “говорящих головах”, которые объяснят, что было сделано не так, все ваши поступки имели одну цель – сделать свою страну лучше, сильнее, богаче1.

Президент фиксировал свои мысли о дне, который назвал историческим. В тот день в далекой Москве бывшие соратники Горбачева объявили о введении чрезвычайного положения, его самого отстранили от власти якобы по состоянию здоровья, а на улицах появились танки. Буш, лишь несколько недель назад вернувшийся из Москвы, никак не ожидал такого поворота. Предыдущую ночь он провел в семейном гнезде Уокерс-Пойнт в городе Кеннебанкпорт (штат Мэн), и сильнее всего его волновала предстоящая утром игра в гольф. Она должна была начаться в половине седьмого, пока ураган “Боб” еще не достиг побережья. Компанию президенту собирались составить Брент Скоукрофт, остановившийся в гостинице “Нонантум” в Кеннебанкпорте, и Роджер Клеменс, знаменитый питчер “Бостон ред сокс”. Но едва Буш уснул, как его разбудил телефон. Советник по национальной безопасности звонил отнюдь не для того, чтобы поговорить об игре или грозящей сорвать ее непогоде. Повторялась прошлогодняя история, когда Саддам Хусейн вторгся в Кувейт. Новость затрагивала сферу международной политики и грозила сорвать не только предстоящую игру, но и отпуск: в Москве произошел переворот.

За полчаса до этого Скоукрофт мирно лежал в кровати, читая сводки. Телевизор показывал круглосуточный канал Си-эн-эн, и краем уха советник по национальной безопасности услышал, как диктор сказал что-то об отставке Горбачева по состоянию здоровья. Звучало это подозрительно: всего несколько недель назад Скоукрофт видел Горбачева, и тот был в полном здравии; он прислушался. ТАСС сообщил о болезни Горбачева и учреждении комитета с полномочиями по введению чрезвычайного положения. В числе лиц, возглавивших комитет – группы сторонников жесткой линии во главе с вице-президентом Геннадием Янаевым, – были глава КГБ Владимир Крючков и министр обороны маршал Дмитрий Язов. Скоукрофт позвонил своему заместителю Роберту Гейтсу и попросил проверить данные по каналам ЦРУ. Потом вызвал вызвал заместителя пресс-секретаря Романа Попадюка, остановившегося в том же отеле, и поручил ему составить заявление на случай, если данные подтвердятся.

Скоукрофт позвонил президенту и рассказал ему, что знал. К тому моменту не было ни одного подтверждения по какому-либо из правительственных каналов, в том числе ЦРУ. “Боже мой!” – была первая реакция Буша. Стали обсуждать, как реагировать: журналисты уже ломились в дверь гостиничного номера Попадюка. “Президент склонялся к тому, чтобы открыто осудить переворот, но в случае его успеха нам пришлось бы иметь дело с путчистами, независимо от того, насколько омерзительным, с нашей точки зрения, было бы их поведение, – вспоминал Скоукрофт. – И мы решили, что тон президента должен быть осуждающим, но что все мосты мы сжигать не будем”. Мысли у Скоукрофта были отнюдь не радужные: путч с таким количеством участников-тяжеловесов вполне мог удаться. ‘^неконституционный” (extra-constitutional) – такое определение переворота предложил Скоукрофт президенту. Прежде чем Буш снова попытался уснуть, они условились, что Скоукрофт будет следить за ситуацией и позвонит в половине шестого утра. Попадюк вышел к прессе с кратким заявлением, по сути признав: администрация не обладает информацией из независимых источников. А Скоукрофту он сказал, что утром президента ждет общение с прессой, и вряд ли будет уместно рассуждать о путче на поле для гольфа. “Возможно, будет дождь”, – ответил Скоукрофт. О гольфе пришлось забыть2.

Утром положение не прояснилось, разве что ушли последние сомнения насчет переворота. Что случилось с Горбачевым? Что на уме у заговорщиков и как повлияет переворот на советско-американские отношения и сам СССР? Все понимали, что это событие не пройдет бесследно.

ЦРУ, как обычно, перебирало варианты. Вероятность возвращения к доперестроечному режиму аналитики оценили в 10 %; в 45 % – вероятность патовой ситуации в отношениях демократов и сторонников жесткой линии и в те же 45 % – вероятность поражения заговорщиков. Возможность успешного путча ЦРУ рассматривало с большим скепсисом, чем тот же Скоукрофт, отчасти потому, что не удалось обнаружить признаков серьезных приготовлений: переворот был затеян почти спонтанно. И все же оставалось лишь гадать, как будут развиваться события. Буш провел краткие переговоры с премьер-министром Великобритании Джоном Мейджором и президентом Франции Франсуа Миттераном. Для них сообщение о перевороте стало как гром среди ясного неба. Буш объяснил Миттерану, что заговорщики застигли Горбачева врасплох (придерживаться этой линии утром посоветовал Скоукрофт). “Если они ничего не знали, то, черт возьми, откуда мы могли узнать?” – записал президент в тот день на диктофон. Казалось, события приобретают наихудший оборот: мало того, что ЦРУ проворонило переворот, так еще президент и советники вынуждены получать информацию из новостей Си-эн-эн. “Пресса утверждает, что разведка сплоховала”, – пожаловался в то утро Буш премьер-министру Канады Брайану Малруни3.

Госдепартамент также оказался не готов. Джеймс Бейкер, проводивший отпуск в Вайоминге, узнал о перевороте из оперативного центра Госдепа лишь час спустя после того, как Скоукрофт услышал о нем в теленовостях. Сводя информацию из Вашингтона и сообщения своих помощников, рассеянных по всему миру, Бейкер делал заметки в охотничьем блокноте. Сверху на маленьких страницах стояла фраза, мало подходящая для урегулирования международного кризиса: “Ради пары рогов охотник согласен на все” (Hunter will do anything for a buck $). Первые записи Бейкера гласят: “Никакого влияния. Все по минимуму”, “Какое-то время будет сложно иметь дело с новыми ребятами”, “Подчеркнуть отсутствие у них политической легитимности”. После этого, похоже, появилась надежда: “Ельцин сейчас ключевая фигура. Нужно поддерживать с ним отношения. Показать, что мы пытаемся собрать информацию. Установить контакты с реформатором”.

А в Москве, как назло, посол Джек Мэтлок уже покинул место службы, а назначенный вместо него Роберт Страус еще не приступил к обязанностям. Страус – техасец, тесно связанный с Бушем, без знания русского языка и без дипломатического опыта, – должен был стать посредником между президентом США и Горбачевым. Теперь же оказалось, что Горбачев покинул сцену. Буш позвонил Джиму Коллинзу, американскому поверенному в делах, который уже успел побывать в расположенном через улицу от посольства здании российского парламента. Коллинз рассказал президенту, что российский Белый дом открыт, но следов присутствия Бориса Ельцина там нет. Находящимся в Москве американцам, сообщил поверенный, ничто не угрожает.

Это была единственная хорошая новость, которую Буш смог сообщить журналистам, спрятавшимся в тесном зале президентского дома от принесенного ураганом дождя. Буш выразил глубокую обеспокоенность событиями в Москве, заверил, что американское правительство следит за ситуацией, и заявил, что заговоры, бывает, терпят неудачу: “Можно сначала взять власть в руки, а потом столкнуться с сопротивлением народа”. Следуя совету Скоукрофта, президент охарактеризовал смену власти в СССР не как неконституционную, а как внеконституционную. Похвалы Буша в адрес Горбачева звучали как поминальная речь. Он признался, что не делал попыток связаться по телефону с советским лидером. Сильнее всего Буша беспокоило, продолжат ли заговорщики вывод советских войск из Восточной Европы, начатый Горбачевым, и будут ли они соблюдать договор СНВ и прочие соглашения по контролю над ядерными вооружениями. Президент сказал, что пока будет длиться ‘^неконституционное” правление, вся помощь со стороны США будет заморожена, но санкций не последует, если новое руководство СССР не будет нарушать международные обязательства.

Буш не желал сжигать мосты. Он нашел несколько добрых слов в адрес советского вице-президента Янаева и, несмотря на прямой вопрос журналиста, отказался поддержать призыв Ельцина к всеобщей забастовке. В глубине души Буш сомневался в том, что Янаев организатор путча, и поделился своим ощущением с канцлером Германии Гельмутом Колем. Буш симпатизировал советскому вице-президенту, с которым он виделся во время недавнего визита в Москву и Киев. Узнав, что Янаев заядлый рыбак, он даже послал ему несколько блесен из личных запасов. Буш не знал, получил ли снасти предполагаемый лидер путчистов. На пресс-конференции президент США поделился “смутным чувством”, что Янаев не противник реформ, однако признал, что его действия говорят о другом. Буш отметил, однако – как оказалось, справедливо, – что руководил переворотом не Янаев, а глава КГБ и сторонники жесткой линии из числа военных4.