— Но если чувство завершилось, то оно остается в прошлом.
— Не будем об этом. Я чай, вам не более осьмнадцати лет.
— Более. Но мне дали отменное образование и помогли развить ум и душу чтением философских книг, — гордо сказала незнакомка. — Послушайте, если кто-то из ваших людей знает грамоте и хорошо читает вслух, я могу прислать замечательные книги.
Спутница незнакомки, устав, видимо, от своей маски и решив, что слепой собеседник не опасен, сдвинула ее на лоб.
— Буду признателен, — ответил Андрей. — Хотя от философии я далек. Я всего лишь пехотный офицер.
— Всякий человек склонен к философии, — назидательно заметила незнакомка. — Ведь мысль, что зародилась в уме, невозможно удержать от развития. Это такая же природная склонность, как любовь к музыке, — всякий любит петь, и вы, сударь, тоже. Но склонность может развиться в талант. Почем вы знаете — может, в вас живет талант к постижению философии?
— Сомневаюсь. У меня больших добродетелей и талантов нет, — сказал Андрей. — Все мои умения — светские, для гостиных пригодные. Да еще стрелять, фехтовать, обучать военному строю солдат… Как видите, я человек обыкновенный. Но у меня есть одно свойство, похвальное ли — не знаю. Я упрям. Коли что решил — сделаю. Коли к кому привязался — может, и сам пойму, что человек того не стоит, а из упрямства буду за него держаться, пока самому не надоест.
— Я так и думал, — ответила незнакомка.
— Почему?
— Ваше лицо… От него исходит холодный свет…
— Как это?
— У вас очень светлые волосы. И такой тон кожи — белый металл. В вашем лице есть нечто от ангела, который исполняет волю Божью, и человеческими доводами его с пути не свернуть. Такая же безмятежность в чертах…
— Благодарю. Не ожидал. — Андрей провел ладонью по лицу — ничего металлического не обнаружил. Ему стало забавно и грустно… — А что еще во мне ангельского? — спросил он.
Незнакомка задумалась.
— Мне кажется, вы даже ради спасения своей жизни не сможете взять в руку шпагу, если эфес выпачкан в грязи… Я вижу в вас какую-то чрезмерную чистоту. Оставьте ее ангелам, право! Иногда приходится и грязь терпеть — если нет другого способа помочь своим любимым.
Неизвестно, куда бы завел Андрея сей метафизический диалог, но в комнате появился Тимошка.
— На конюшню человек пришел, сказался — от господина Решетникова! — доложил он. — И господина Вяльцева просил сыскать в номерах, они оба в ночь уезжают… — тут он замолчал и уставился на спутницу незнакомки.
Та, встав, торопливо натянула на лицо свою бархатную маску и вновь закутала газовым шарфом подбородок.
— Слава богу! — воскликнула незнакомка. — Бежим скорее! Соломин, я буду помнить про вас, я вас сыщу! И книги пришлю!
Обняв за плечи спутницу, незнакомка быстро подвела ее к двери и, оттолкнув внезапно онемевшего Тимошку, вместе с ней выскочила в коридор.
— Тимоша, опиши мне ее, — вдруг попросил Андрей, имея в виду «Дементьева».
— Барин! — вдруг завопил Тимошка. — Она! Ей-богу, она!
— Кто она-то, чудак?
— Госпожа Беклешова! А я гляжу — она или не она? Волосы-то закрыты, лоб закрыт… и в угол забилась… А как к двери пошла, так я и понял — точно, она!
— Маша?! Так что ж ты стоишь, беги, останови ее! Верни сюда!
Тимошка выскочил и понесся по всему постоялому двору. Вернулся он нескоро.
— Ну? — спросил Андрей. — Где она?
— Барин добрый…
— Упустил?
— Упустишь, когда кулаком в глаз… — жалобно сказал Тимошка. — Я к ней, а он меня… Потом убежали…
— А кулаком-то — кто?
— Да верзила… Тот детина, что с ними в обители был…
Еремей, явившись, подтвердил: левый Тимошкин глаз обратился в черное пятно.
— Пятьсот рублев выручил, — сообщил дядька. — Как раз на тот домишко хватит — за него со службами просят сто двадцать. Тут и впрямь опасно оставаться. Не нравится мне, что госпожу Беклешову сюда привели и за нее нашему дурню в глаз брязнули.
— И мне тоже не нравится, — согласился Андрей. — Ну, веди сюда Моисеева. Хорошо бы так исхитриться, чтобы сейчас вместе с ним уехать туда, к огороднику.
* * *
Дом огородника стоял на отшибе — крепкое строение, которое при желании можно было сделать сносным жилищем. Огород, кормилец семейства, лежал под снегом. Рассказывая про свое житье-бытье, огородник сказал, что нанимает в деревне баб и девок, так что, ежели потребуются женские руки, то стоит только сказать: Демьян Прибытков-де послал, как тут же работницы отзовутся.
Все дела, связанные с подписанием бумаг, решили совершить потом, главное — каждая из сторон быстро и без лишних приключений получила желаемое. Пока ограничились распиской огородника в получении ста двадцати рублей.
Первую ночь ночевали с семьей огородника. Следующий день был суматошный — огородник с семьей собирался в дорогу. Андрея, чтобы не обременять его шумом и перебранками, одели потеплее и вывели во двор. Там сынишка огородника познакомил его с дворовым кобелем, который по договору оставался служить новым хозяевам. Кобеля звали Полканом, был он черен и кудлат. Еремей предложил перекрестить его в Шайтана, питомец охотно согласился. Остались в доме также кошка-мышеловка и, естественно, мыши.
К вечеру все уладилось — наняли деревенскую бабу, чтобы приходила стряпать и убираться, с ней же уговорились насчет яиц, молока и творога. Другая баба обещалась приносить свежеиспеченный хлеб. Огородник оставил небольшой запас круп и сала, дров в поленнице должно было хватить до весны.
Оставшись единовластным хозяином домишка, Андрей наутро велел дядьке сделать полную ревизию содержимому сундуков. Соломина интересовали пистолеты. Их оказалось семнадцать штук.
— Хоть на шведскую войну роту вооружай, — пошутил Еремей.
Война со шведами началась еще летом, и, к счастью, сперва главные баталии происходили на воде. Русский флот одержал победу при Гогланде, потом запер шведский флот в Свеаборге. Но сражения на суше еще только предстояли.
С самого начала войны желание послужить Отечеству было так велико, что люди самого разного звания записывались в армию волонтерами. Однако ожидаемое наступление шведской пятидесятитысячной армии на Санкт-Петербург не состоялось. Двадцатитысячная армия под командованием генерал-аншефа Мусина-Пушкина ждала неприятеля у Выборга, но шведы, перейдя границу, всего лишь осадили крепостцу Нейшлот, да и ту взять не смогли, только разграбили окрестные деревни. Осада Нейшлота прославилась острым словом коменданта, однорукого майора Кузьмина, под чьим началом было всего-то двести тридцать человек. На предложение открыть ворота он отвечал: «Не могу, у меня всего одна рука, да и в той держу шпагу».