Редактор газеты Рассел обычно публиковал рядом известия и комментарии с обеих сторон и сопоставлял их. Практически всегда получалось, что свидетельства роялистов достовернее. Значит, «через своих вест-индских друзей» «сторонники испанских патриотов… часто распространяют ложные и раздутые известия о событиях на южном континенте». Впрочем, при всей ограниченности информации редактору было ясно, что «дело Боливара становится безнадежным»[363].
«Официальная басня одного дня постоянно опровергает официальный отчет дня предыдущего», – писал Рассел, указывая на деятельность в Соединенных Штатах представителей обеих враждующих сторон. Опровергая «очередное вест-индское блюдо», газета разъясняла: «Публике следует знать, что революционные агенты действуют в Вест-Индии и Америке с единственной целью распространять ободряющие истории об успехе их дела, чтобы обманывать и склонять на свою сторону неосведомленных и тем самым обеспечить поддержку деньгами и боеприпасами и сторонниками». Доставалось и газетчикам, которые готовы поддаться на «фабрикации». Редактор понимал, что и роялистские известия также «часто составлены из преувеличений и оправданий», но обычно отдавал им предпочтение[364].
Рассел не только публиковал роялистские реляции, но и был готов предоставить полосы соотечественникам-скептикам. Напоминая читателям о провале Миранды, один корреспондент утверждал, что Испании требуется «только открытая, либеральная политика и исправление злоупотреблений, вызванных невежеством, гордыней и жадностью офицеров, которые управляли колонией». Тогда Венесуэла вновь подчинится метрополии, так как «для революции она еще не созрела». «Свобода и Независимость, не поддержанные Добродетелью, Патриотизмом и Энергией, – ничто», отсюда угроза попасть под «старое ярмо». В Мексике, сообщал другой корреспондент, патриотизм заменен «эгоизмом, казнокрадством и предательством»[365].
Друзья латиноамериканской революции, например Торнтон, зорко следили за появлявшимися в печати роялистскими версиями и всегда были готовы выступить с опровержением[366]. “National Intelligencer” либо печатал бюллетени повстанцев, либо предпочитал не публиковать никаких новостей вообще. Но даже энтузиаст Иезекия Найлс порою был вынужден признать противоречивость известий[367].
Впрочем, когда Найлсу приходилось подтверждать печальные для революционеров новости, он всегда подчеркивал, что его вера в победный исход революции не поколеблена[368]. Время показало, что именно Найлс и подавляющее большинство редакторов вместе с ним оказались правы, а формально точный издатель “Columbian Centinel” ошибался в главном – дни Испании в Новом Свете были сочтены. Когда Боливар стал одерживать одну победу за другой, его сторонники, уже не лукавя душой, с чистой совестью просили «уверить друзей южноамериканской свободы в Соединенных Штатах, что в конечном успехе предприятия нет никаких сомнений»[369].
Не спеша с официальным признанием, с 1808 г. администрация США в своей латиноамериканской политике опиралась на донесения «особых агентов» (Special Agents). Их полномочия были весьма ограничены: способствовать налаживанию дружеских связей, следить за развитием ситуации в борющихся колониях. В 1817 г. первыми «особыми агентами» после окончания войны с Англией были назначены первый судья территории Орлеан, пасынок Аарона Бэрра Джон Превост и молодой мэрилендский политик Уильям Уортингтон (1785–1856). Им предстояло работать в Ла-Плате, Чили, Перу.
Увы, агенты зачастую выходили за рамки своих инструкций. Так, Уортингтон опрометчиво подписал от своего имени договор с Ла-Платой, то есть с не признанным Соединенными Штатами государством. Узнав об этом, Монро был в ярости и приказал немедленно отозвать его[370]. Кстати, Уортингтон приходился родственником балтиморскому каперу Дэниелу Чэйтеру и по его предложению разработал для Соединенных Провинций Ла-Платы план организации военно-морского флота. Наконец, уже по собственной инициативе агент написал проект чилийской конституции, естественно, по федеративному образцу[371].
В начале 1818 г. с миссией в Венесуэлу направили Бэптиса Ирвайна – редактора нескольких радикально-республиканских газет (в то время – “New York Columbian”), ирландца по происхождению, начинавшего поденщиком у издателя “Aurora” Уильяма Дуэйна. Другой известный энтузиаст латиноамериканской революции Генри Брэкенридж в воспоминаниях назвал журналиста «либералом якобинской традиции». Издатели “National Intelligencer” замечали, что несчастье Ирвайна – в его темпераменте, «природном нетерпении», всегдашней готовности принять «облака за дым» или «дым за облака»[372].
Но лучше всего об Ирвайне написал Адамс: «Он один из тех людей, какими изобилует наше время, – фанатик свободы для всего рода человеческого – честный, но с умом всегда озлобленным (brain always in a snarl) – с образованием достаточным лишь для того, чтобы быть педантичным, и темпераментом, достаточным, лишь чтобы быть невежливым; [он] безжалостен в своих антипатиях, не знает меры в разочаровании – но при всем неустанно трудолюбив и упорен. По рождению он ирландец, и у него нет врожденных американских чувств. Следовательно, он, как и все европейские республиканцы, которых я знал, обычно думает о свободе, как даре (blessing), который надо обрести, и никогда – как о даре, с которым надо жить (to be enjoyed)»[373]. Увы, основа этой тонкой характеристики подходит слишком многим героям данного повествования.
Действительно, Ирвайну не удалось выполнить поручение властей и договориться с Боливаром о возмещении за два ограбленных венесуэльцами нейтральных судна с испанским товаром. Не лучше обстояли дела и у других представителей США. Например, Томас Хэлси был отозван после жалоб министра иностранных дел Ла-Платы Грегорио Гарсиа де Тагле (1772–1845) на его связи с каперами Артигаса[374].
Наиболее известным среди «особых агентов» был Джоэль Робертс Пойнсет – яркий южнокаролинец, который провел молодость, изучая военное дело в Англии и путешествуя по Европе, в том числе по России (Александр I даже предлагал ему перейти на русскую службу). С 1810 по 1815 г. Пойнсет провел в Буэнос-Айресе и Чили, активно участвуя в местной политике[375]. Неудачи первого этапа освободительного движения оставили Пойнсета глубоко разочарованным. В Мексике, писал он Ричарду Рашу, революционеры «живут грабежом» и не пользуются поддержкой креольской элиты, в «Каракасе нет власти, а есть только военная сила, объединенная под командованием Боливара», а в Буэнос-Айресе не прекращается чехарда правительств[376].
У администрации не было в те годы достойного кадрового резерва для подобных назначений второго ряда, так что среди «особых агентов» были не дипломаты, а либо авантюристы, решавшие свои личные задачи (Хэлси), либо наивные идеалисты (Уортингтон), либо искатели славы и приключений (Пойнсет). В целом Монро и Адамс остались крайне разочарованы деятельностью «особых агентов», регулярно превышавших свои скромные полномочия[377]. Кстати, назначений в Латинскую Америку настойчиво добивались также Дуэйн и Торнтон[378]. Можно лишь предположить, что если бы их усилия увенчались успехом, эти пылкие энтузиасты без какого-либо дипломатического опыта также могли бы совершить целый ряд серьезных ошибок.
Неудачи «особых агентов» укрепляли уверенность администрации в правильности курса на законодательно закрепленный нейтралитет. Здесь их поддерживали многие представители деловых кругов, связанных с «перевозочной» торговлей. В наиболее ясной форме такие умеренные проправительственные взгляды выразил филадельфийский купец Джеймс Ярд. В своем памфлете он объявлял нейтралитет «единственно правильной политикой». Несмотря на все свое сочувствие и возвышенные слова о «духе революции», который сражается «не только против тирании, но и против невежества и суеверия», Ярд боялся войны с Испанией и полагал признание преждевременным. Наконец, автор считал, что освобождение испанских колоний будет выгодно в первую очередь Англии, а Соединенным Штатам из-за аграрной конкуренции принесет больше убытков, чем пользы[379].
Кстати, нейтральная торговля также была сопряжена с серьезным риском. Купцы страдали не только от каперов, но и от официальных флотов – как Испании, так и стран Латинской Америки. Например, после взятия Картахены роялистами генерал Морильо не снимал флаг патриотов, заманив тем самым в порт семь североамериканских (два – из Балтимора) и четыре британских судна. Несколько моряков вскоре умерли в заключении[380]. Однако главным врагом купцов Соединенных Штатов стал командующий военно-морскими силами Чили в 1818–1822 гг. лорд Томас Кохрэйн (1775–1860). Ветеран наполеоновских войн, Кохрэйн в 1814 г. потерял титул по спорному обвинению в мошенничестве. В 1817 г. генерал Бернардо О’Хиггинс (1778–1842) пригласил Кохрэйна в Чили – и именно в Южной Америке в полной мере раскрылся морской талант шотландского аристократа, который начал умелую борьбу против лояльного Испании Перу. Следуя британской трактовке нейтрального судоходства, Кохрэйн регулярно конфисковывал груз североамериканских кораблей, владельцы которых стремились нажиться на торговле между враждующими Перу и Чили. Морское ведомство США пошло навстречу коммерсантам, направляя в Тихий океан на защиту торговых судов военные эскадры, которыми в разное время командовали Дэвид Портер, Джеймс Биддл (1783–1848), Айзек Халл (1773–1843), Чарльз Стюарт (1778–1869)[381].