Порой негодование имело расистский подтекст. Латиноамериканский патриот Висенте Пасос напоминал об ужасах, которые совершили «полки черных рабов» борцов с революцией Хосе Бовеса (1782–1814), Франсиско Моралеса (1781/1783 – 1845) и Пабло Морильо[313]. Газеты распространяли весть, как после взятия венесуэльской Куманы одну республиканку подвергли садистской экзекуции – провезли обнаженной через город с одновременной поркой негром-роялистом[314].
Среди городов, проявивших наибольший интерес к Латинской Америке, особенно выделяются Филадельфия и Балтимор. Внимание последнего к борьбе испанских колоний за независимость легко объяснимо. Благополучие этого наиболее быстро развивавшегося города США основывалось на нейтральной торговле в годы наполеоновских войн. Во время «Второй войны за независимость» балтиморские каперы невиданно обогатились, атакуя английские суда. После того, как в 1815 г. в Европе и Америке воцарился мир, процветание энергичных балтиморцев оказалось под угрозой. Многие моряки потеряли работу и были готовы поступить на службу или искать каперских свидетельств (lettres de marque) в Латинской Америке[315]. Наконец, Балтимор был изначально терпим к католицизму, а большое количество эмигрантов разного происхождения в этом городе-«парвеню» ослабляло этнокультурные предрассудки.
С начала 1816 по 1821 гг. многие балтиморские моряки переквалифицировались в каперов на службе различных правительств Латинской Америки, обычно Соединенных Провинций Ла-Платы. Сотни каперских свидетельств привез в США осенью 1815 г. мексиканский представитель Хосе Мануэль де Эррера[316]. Впрочем, наиболее выгодны были lettres de marque от борца за независимость Восточного берега (Уругвая) генерала Хосе Гервасио Артигаса (1764–1850), сражавшегося одновременно и с Испанией, и с Бразилией, – соответственно, их обладатели имели право грабить не только испанские, но и португальские суда.
Среди каперских компаний особенно выделялся так называемый Американский концерн, среди пайщиков которого были многие видные купцы, а также городской почтмейстер и газетный издатель Джон Скиннер (1788–1851), зять судьи Теодорика Блэнда (1776–1846). Деньги в снаряжение каперских судов вкладывали не только балтиморцы, но и, например, выходец из Нью-Хэйвена Дэвид Кертис Дефорест и даже консул в Буэнос-Айресе Томас Хэлси (1766–1855).
Испуганная размахом промысла, администрация США добилась принятия в 1817 г. закона о нейтралитете, запретив, в частности, участие собственных граждан в каперском промысле на стороне непризнанных государств. Жалобы испанского и португальского посланников Луиса де Ониса и аббата Корреа да Серры (1750–1823) были, казалось, удовлетворены. Пресса закон не критиковала. Среди его немногих противников был Уильям Коббет (1763–1835) – известный английский радикал, живший тогда в США[317].
Историк Гриффин разыскал в архивах материалы дел экипажей 21 балтиморского каперского судна. Если принять за средний экипаж 90 – 100 человек, получается, что в сомнительном промысле участвовали по крайней мере две тысячи моряков (многие, впрочем, не были балтиморцами)[318]. Число более чем внушительное, если учесть, что все население города составляло в те годы около 60 тысяч. Одна из городских газет писала, что размах каперства сделал невозможным найм матросов для честной торговой экспедиции, отчего купцам приходилось обращаться в Филадельфию[319].
Действия балтиморских судов вызвали серьезное недовольство коммерсантов и моряков других портовых городов Соединенных Штатов[320]. Систематически уничтожая торговлю метрополий, каперы подвергали опасности нейтральный статус Соединенных Штатов, позволявший торговать как с повстанцами, так и с роялистами.
Так, в Бостоне против каперства как нарушения права собственности выступили представители лучших семей – Кулиджи, Кэботы, Уэры (Ware), Вустеры, Уотерстоны, Воузы (Vose), Тэппэны. Среди подписавшихся под антикаперским воззванием в Конгресс были такие яркие фигуры как Дэниел Уэбстер, историк Уильям Прескотт, богослов-унитарий Уильям Эллери Чаннинг (1780–1842)[321]. “North American Review” опубликовал статью юриста Джона Гэллисона (1788–1820), где автор отстаивал необходимость запрета каперства, цитируя множество авторитетов по международному праву от Гроция до Ваттеля и Мартенса[322]. Последовательно осуждал латиноамериканских каперов бостонский “Columbian Centinel”[323]. Государственный секретарь также был недоволен размахом грабежей испанских и португальских судов[324]. Волна протестов донеслась даже до Огайо[325].
Характерно, что даже ведущая балтиморская газета “Niles’ Weekly Register” резко критиковала земляков-каперов, считая, что тем самым они порочат святое дело революции в Западном полушарии. Граждане США, возмущался редактор издания Иезекия Найлс, «под маской помощи испанским патриотам Южной Америки» занимаются «позорным грабежом»[326].
В 1819 г. был принят новый закон о пиратстве, но и его действенность была не столь велика. Признание обвиняемых получить было почти невозможно, а присяжные, сочувствуя латиноамериканским революционерам, были склонны оправдывать каперов. В 1819 г. под суд попали только 45 человек, из них 35 были помилованы самим президентом по согласованию с кабинетом. Назначение Теодорика Блэнда федеральным судьей Мэрилендского округа еще больше ослабляло эффективность закона[327].
На нечестность Блэнда жаловались Джону Куинси Адамсу аббат Корреа да Серра, филадельфийский журналист Роберт Уолш, участник миссии в Южной Америке Генри Брэкенридж и балтиморский купец Сэндс (который был сам вовлечен в каперство). Тем не менее, государственный секретарь упорно не хотел верить в нечистоплотность судьи[328]. Блэнда, недавно вернувшегося из южноамериканской миссии, рекомендовали генерал Джон Томсон Мэйсон (1787–1850) и журналист Иезекия Найлс[329]. Первые сомнения появились у Адамса в ноябре 1819 г. во время обсуждения кандидатуры Блэнда на пост окружного судьи – уж слишком настойчиво проталкивали это назначение. Тем не менее, 23 ноября 1819 г. Блэнд добился своего, несмотря на возражения генерального атторнея Уильяма Вирта (1772–1834), считавшего его ставленником каперов и пиратов[330]. К началу 1820 г. Адамс полностью убедился в коррумпированности нового судьи, но было уже поздно[331].
Впрочем, на своем высоком посту Блэнд выгораживал не всех каперов. Так, он приговорил к казни за пиратство семерых моряков корабля “Irresistible”[332]. По-настоящему строг к каперам был судья Восточнопенсильванского федерального округа Ричард Петерс (1744–1828), осудивший, например, экипаж судна Дэвида Кертиса Дефореста “Julia De Forest”[333].
Испанский посланник Луис де Онис называл «систему пиратства, налаженную в Балтиморе», «в тысячу раз более гнусной, чем в варварийских странах»[334]. На каперство продолжал жаловаться администрации США португальский посланник Корреа да Серра, за что пользовался ненавистью балтиморских газет[335]. В сложный двухлетний период между подписанием и ратификацией Трансконтинентального договора 1819 г. Монро и Адамс также сочли борьбу с каперством важной задачей, видимо, опасаясь вызвать раздражение Испании долгим бездействием[336]. 6 октября 1821 г. под давлением представителя США Джона Форбса правительство Буэнос-Айреса запретило выдавать каперские свидетельства[337]. Этот запрет в совокупности с реальными успехами латиноамериканцев в борьбе с Испанией быстро свели промысел на нет.
В Филадельфии интерес к Латинской Америке в меньшей степени основывался на надежде материальной выгоды, но скорее логически вытекал из революционной и религиозной (квакерство) традиции города. Среди двух северных культурных центров ранней республики Филадельфия, в отличие от Бостона, оказалась более космополитичной, открытой влиянию международного радикализма рубежа XVIII – начала XIX вв. Делу латиноамериканских повстанцев сочувствовали многие, но более всех выделялся Уильям Дуэйн[338]. Он вел пропаганду латиноамериканской революции в своей газете “Aurora” – когда-то знаменитом рупоре джефферсонианцев, стремительно терявшем популярность в обстановке относительного партийного мира «эры доброго согласия».
Дружба Дуэйна со многими латиноамериканскими эмигрантами, в первую очередь, колумбийцем Мануэлем Торресом, а также с поставщиком оружия революционерам Уильямом Робинсоном, открыла каналы новостей о событиях в полушарии.
Таким образом, в 1817–1822 гг. (до продажи газеты) Дуэйн стал одним из основных поставщиков сведений с революционного континента – новостей всегда враждебных Испании, подчас попросту пропагандистского толка. Оптимизм журналиста был важен именно в то время, когда ситуация на фронтах оставалась крайне запутанной, а конечный исход борьбы за независимость – далеко не ясным. Хотя тираж “Aurora” был невелик, влияние газеты было по-настоящему значительным, так как многие редакторы перепечатывали ее материалы по Латинской Америке. Даже критики, например, бостонский “Columbian Centinel” признавали осведомленность Дуэйна[339].