Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

— Это правда, сам я не крестьянин, я только нотариус. Предшественник мой был гением, а я — не гений. Он всегда точно знал, чего хочет, я же знаю только, чего не хочу, чего хотеть не имею права. Он не всегда знал точно, что он может, я же совершенно точно знаю, чего я не могу. Он думал, что вы станете для нас Христофором и вознесете нас к власти, поэтому он и заключил с вами пакт. Я же вас боюсь, поэтому пакта не возобновлю.

— Мы и так возьмем власть — через пять лет, через десять или пятнадцать, — сказала Мара, — и тогда…

— Да, да, — перебил ее Легич, — власть вы возьмете, я тоже так думаю. Ваша семья всегда принадлежала к тем, кто правил этой страной. И тогда — через пять лет, через десять — все убедятся, что вы остались верны традиции, милостивая государыня. Нет-нет, я вовсе не хочу вас обидеть. Революцию делают те, кто жаждет справедливости. А к власти она приводит тех, кто жаждет власти. Крестьянину же нужна не власть, а справедливость.

Потом был долгий спор. Мара излагала точку зрения марксизма на крестьянина, показывая, как обстоит дело с этой его справедливостью. И снова казалось, что Легича, слушавшего все очень внимательно, удалось убедить.

— Господи, какая же вы умная, дорогая Мара, и как вы все правильно говорите. Если бы я дал вам убедить себя, то непременно стал бы коммунистом. Но как коммунист я был бы для вас неинтересен. Я нужен вам только, пока руковожу крестьянским движением. Значит, мне нельзя становиться коммунистом, вот и выходит, что я не могу позволить вам убедить себя. Мне очень жаль, извините.

Пора было уходить.

— Прежде чем мы уйдем, доктор Легич, я хотела бы попросить у вас совета. Вы знаете, что случилось с нашим товарищем, Бранковичем. Он долго сидел в тюрьме, наконец его выпустили, но через несколько дней Славко арестовал его снова. Ему дали десять лет. Тюремный врач определил у него туберкулез. Ему нужно немедленно выйти на свободу, уйти в горы, иначе он погибнет.

— Да, это очень печально. Я о нем слышал, — сказал Легич. Его сочувствие было искренним. — Но что же я могу сделать?

— Очень многое. Его должны везти поездом в Белград. Завтра утром он будет тут, в городе, на ночь его поместят в окружную тюрьму, а на следующий день вместе с другими заключенными повезут в столицу. От вокзала до тюрьмы заключенные пойдут пешком, и сопровождать их будут самое большее человек шесть жандармов.

— Да, ну и что?

— Если бы вы захотели, то несколько ваших парней могли бы спасти человека — хорошего и нужного человека.

— Вы не представляете, как мне трудно отказать вам, но согласиться я просто не могу. А кстати, если вам нужно всего лишь несколько человек, почему этого не могут сделать ваши люди?

— Есть ряд причин, которых я, к сожалению, не могу вам назвать.

— Ваш ответ никак нельзя счесть удовлетворительным — впрочем, и мой тоже, так что мы с вами квиты. Выпейте еще кофе на дорожку.

4

— По-моему, он прав. Если действительно можно освободить Войко Бранковича с помощью нескольких человек, то зачем было просить помощи у Легича? — спросил Йозмар. Мара взглянула на него с улыбкой. Ему снова показалось, что она не принимает его всерьез.

— Карел против, остальные ему подчиняются. А что ты о нем думаешь?

— Деловой, смелый человек.

— Некоторые считают его слишком смелым и слишком деловым.

— То есть?

— А то и есть, товарищ Гебен, что некоторые вещи, как думают люди, удаются ему только потому, что он — агент полиции; что собрания, в которых участвует он, никогда не проваливаются, но полиция почти всегда знает, где они проходили, — она опаздывает, конечно, но не настолько, чтобы не схватить кого-то из участников. После вашего собрания полиция уже утром была на побережье, и Войко арестовали, а Андрея убили.

— Карел — агент? Да это невозможно!

— Мне тоже не верится. Но что в этом невозможного?

— Я, конечно, мало его знаю, но партия, она-то должна была досконально проверить человека, которому доверила такую роль в руководстве.

— А это руководство не выбирали, его назначили из Москвы. Кто голосовал против, тех исключили. Тех, кто их критикует, тоже исключают. За этим Карел следит строго.

— И что же из этого следует?

— А вот что. Во-первых, для нелегальной партии контроль снизу, если только он возможен, гораздо важнее, чем для легальной; во-вторых, если в партии нет внутренней демократии, то каждый ее член имеет право считать хоть все руководство бандой предателей. Если же нет контроля снизу и переизбрать руководство нельзя, оно обладает прямо-таки деспотической властью: оно может предавать, кого и когда пожелает, и объявлять предателями тех, кого предало, если они защищаются.

— То, что ты говоришь, просто чудовищно.

— Революционер не должен бояться правды, какой бы она ни была.

— Но это же неправда, товарищ!

— Увидим. Пойди скажи Карелу, что ты убежден в необходимости выручить Войко. Тебя он послушает.

— Не пойду.

— Почему же? Ты можешь спасти товарища от смерти — и не спешишь ему на помощь?

— Против воли партии товарищей не спасают.

— О партии речи нет, Карел — это еще не партия.

— Для меня он — партия, да и для тебя тоже, иначе ты бы не просила помощи у Легича.

— Это правда, — согласилась Мара. — Все это произошло постепенно, ни о каких предосторожностях никто и не думал. Еще три, даже два года назад смешно было бы вообразить, что руководить нами будет Карел. А теперь он может приговорить к смерти такого человека, как Войко, одного из основателей партии.

— Глупости, тут наверняка дело не в этом. Партия ведь против единичных террористических актов. А вот у тебя налицо явная склонность к терроризму.

— Вы совершенно правы, молодой человек. У Бетси действительно имеется faible[13] к разного рода éclat[14]. — Йозмар неприязненно обернулся к даме, появившейся столь внезапно. Она была непомерно толста, широченные плечи, короткая шея и маленькая голова с каким-то птичьим лицом:

— Qui est ce drôle d’oiseau? Il n’est pas laid d’ailleurs[15], — писклявым голосом обратилась она к Маре.

— Господин инженер Гебен — близкий друг Вассо. Кстати, он наверняка понимает по-французски, ma tante[16].

— Dieu merci[17]; вы, очевидно, из хорошей семьи?

Йозмар скользнул взглядом по красивому темно-красному бархату, облекавшему ужасающие телеса дамы, и, подбирая слова, ответил:

— Да, разумеется. Насколько я могу проследить историю моей семьи, в ней не было никого, кто бы зарабатывал на жизнь трудами рук своих.

— Прекрасно. Нынешний круг знакомых, к сожалению, уже нельзя назвать избранным. Нет, люди все вполне приличные, mais simples, farouchement simples[18].

Йозмар ждал, что после этого бархатный колосс наконец отправится восвояси, но тетушка решила остаться. Мара оставила их вдвоем — она пошла распорядиться насчет ужина, — и он не знал, как ему развлекать ее. Но дама избавила его от этих забот, потому что сама говорила без умолку — на удивительной смеси венского немецкого, французского и хорватского языков, чего сама уже не замечала. Он почти не слушал, но то и дело поглядывал на нее: ему все не верилось, что этот писклявый голос действительно исходит из столь могучего тела.

Лишь некоторое время спустя Йозмар заметил, что ее болтовня не так уж пуста: в ней проскальзывали любопытные вещи. Сначала она рассказывала о былой славе семьи, о том уважении и влиянии — пусть незаметном, но подчас решающем, — которым она пользовалась даже у власть предержащих. Было и такое в свое время. Как-то раз один из управляющих имением убил свою жену — из ревности. Впрочем, эта особа никакими достоинствами не обладала. И тогда удалось добиться, чтобы этот несчастный, и без того жертва своей супруги, не стал еще и жертвой фемиды. Бывало и такое.

— Но и теперь еще у лиц нашего круга остались возможности воздействовать на «этих судейских» — без éclat, разумеется, но это и ни к чему. Ведь в конце концов все эти окружные судьи, эти начальники тюрем или, скажем, окружные врачи — люди маленькие, так что сословные различия для них — не пустой звук. Кроме того, им всегда что-нибудь нужно, например, деньги. Деньги — это так смешно! Как будто с деньгами они больше не menu peuple[19]. Действительно смешно — взгляните, например, на американцев!

Но с другой стороны, если уж им так нужны деньги, которые они все равно не сумеют употребить с толком, — ради бога, дочь начальника тюрьмы выходит за врача; большую диадему ей, конечно, никто дарить не собирается, но маленькую — отчего же, тем более что им нужны только деньги, они ее все равно продадут, но ce pauvre malade[20], о котором говорил ce cher Legic[21], будет спасен. Да и Бетси не придется ни о чем беспокоиться, не нужно будет прибегать к разного рода экстравагантным выходкам. Le monde n’a pas besoin d’émeutes, il lui faut in peu de charité. Voilà![22] — в заключение воскликнула она, увидев Мару, как раз входившую в комнату вместе с Джурой и какой-то молодой женщиной, одетой довольно броско.