Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

Партия вернулась в подполье. Ее авторитет возрос: люди решили, что все произошло именно так, как и было задумано партией. Политбюро постановило считать это правдой.

Глава шестая

1

Самым удивительным в нем был его рот: он казался то огромной пастью с широкими губами, которые тянулись другу к другу, точно в какой-то неприличной игре, соединялись и тут же далеко расходились снова, то безгубым провалом, который становился все уже — и превращался в тонкую линию, подчеркивавшую болезненную замкнутость чувственного аскета. Рот был самым главным на этом лице, он был актером, исполняющим все роли, остальные черты лица были только статистами: широкие скулы, большие уши, бритый, загоревший на солнце череп, и даже глаза — большие, умные и в радости, и в горе — как-то забывались, когда рот приходил в движение.

Это был Джура, писатель. Он сменил множество занятий, был деревенским учителем, летчиком, актером, театральным режиссером, пас овец, но с семнадцатилетнего возраста он был писателем — лучшим писателем страны, как считали многие. Он писал при всех обстоятельствах, в любых условиях, в строго определенные часы, менявшиеся только в зависимости от времени года. Даже Славко считался с этими его правилами: когда Джура работал, в эти часы никому не дозволено было приближаться к его камере. Хотя сам Славко любил присаживаться под дверью камеры и слушать, потому что Джура, когда писал, всегда громко и медленно проговаривал каждую фразу. Вечером в кофейне Славко рассказывал, на что постепенно делалась похожа новая книга Джуры. Весь город следил за ее созданием с неослабевающим интересом. И радовался: пока Славко ежедневно ждет продолжения, с автором ничего не случится.

— Видишь, шваб, вон то облако пыли на площади, оно движется, а кажется, не может стронуться с места? Так вот, это мы, это наша страна. Пойдут дожди — и пыль превратится в глубокую, вязкую грязь. Пыль, потом грязь, потом снова пыль — вот наша смена времен года. Мы застряли где-то в четырнадцатом веке, и такие, как Андрей, тут не выживают, потому что пытаются принести нам век двадцать первый. У цивилизованных народов есть прошлое, их Дон-Кихоты стремятся туда, в ушедшие столетия. У нас же прошлого почти нет, наши Кихоты рвутся вперед, в будущее — и срываются в пропасть, в смертельные объятия Славко.

«Какая чепуха!» — хотел ответить Йозмар, но раздумал. Здесь не место для споров. Он смотрел вверх, на извилистую дорогу, по которой к часовне на вершине холма поднимались паломники: густое облако пыли закрывало и дорогу, и холм. Пыль была на траве, на полуувядших листьях серых деревьев. Жара стояла одуряющая, но солнца не было видно, небо казалось свинцовым.

Хотя кое-где и попадались брички, — в них сидели толстые, пышно разодетые крестьянки, чиновничьи жены, семейство богатого лавочника, — однако большинство паломников шло пешком. Еще и потому, что чудо, как всем было известно, могло произойти лишь с тем, кто пешком взберется к Мадонне. И они тащились, опираясь на костыли, подпрыгивая и хромая, вверх по дороге, и пыль запорашивала им волосы, глаза, чистое праздничное платье.

Йозмар прибыл в этот благословенный край после двухнедельного путешествия по Черногории, Герцеговине и Боснии. Он побывал у чабанов и горнорабочих, у лесорубов и шахтеров. Он говорил с членами крестьянских комитетов, с профсоюзными делегатами, с секретарями райкомов партии, с деревенскими учителями, бродячими торговцами, камнеломами, священниками, медицинскими сестрами, врачами и санитарами.

Чем больше он узнавал об этой земле, тем более расплывчатым становился ее образ: возникало множество образов, никак не связанных друг с другом, и Йозмару даже не хотелось о них думать — так несопоставимы были они друг с другом. Мнение партии, излагавшееся, например, в «Тезисах к существующему положению» и «Резолюции» Политбюро, разумеется, оставалось для него правильным, но его взаимосвязь с действительностью становилась все слабее.

Этим утром он встретился с Джурой, обещавшим отвести его куда-то неподалеку и познакомить наконец с женой Вассо. Йозмар недоумевал, зачем Джура привел его сюда, к месту паломничества. Маловероятно, что Мара, так звали жену Вассо, окажется именно здесь. Но получить у Джуры ясный ответ на простые вопросы было невозможно. Иногда он, казалось, вообще не слышал, как к нему обращаются, — потому ли, что его губы шевелились непрестанно четверть часа подряд, или потому, что впадал в долгое молчание, такое глубокое, что никакие сигналы из внешнего мира его не достигали.

Йозмар когда-то читал роман Джуры, историю одной крестьянской семьи. Подробности он забыл, но помнил, что в семье все погибли, кроме двоих — слабоумной девчонки-попрошайки и парня, совершенного подонка. Книга кончалась захватывающей сценой, оборванной на середине: какая-то женщина застает этого парня в квартире, которую он собирался ограбить. Он решает убить ее, хотя она выше ростом и сильнее. Он приближается к ней, вытянув руки, чтобы задушить ее. Но читателям не суждено было узнать, что же дальше, ибо на этом книга обрывалась. Может быть, женщина спаслась или даже убила этого парня. Книга Йозмару не понравилась, не нравился ему и сам Джура. Конечно, партии он крайне необходим, но назвать его коммунистом язык не поворачивается. Йозмар даже с трудом называл его на «ты», как это принято между коммунистами.

Теперь они шли вместе с паломниками. Им было бы нетрудно обогнать их, но Джура настоял, чтобы они двигались в том же темпе, что и остальные, ему это нравилось. Если бы у него в руке была такая же длинная, украшенная ленточками свечка, Йозмар легко принял бы его за одного из паломников.

На обочинах лежали нищие, калеки, каких Йозмар прежде никогда не видел. Среди них были совсем молодые люди, почти нагие, только чресла прикрыты, с безобразными, чудовищно-огромными или крохотными конечностями. Сами они не просили милостыню, а были лишь экспонатом, за них просили другие, жалобными голосами, точно выводя литургию.

Наверху, на площади перед часовней, лежали самые невероятные уроды, и, чтобы подойти к образу Богородицы, надо было миновать их.

— Мадонна, кстати, еще византийская, она на сто лет старше Джотто, — прошептал Джура, когда они подошли к иконе. — Все эти более поздние мадонны, изящные, благородные, для наших крестьян — ничто, крестьяне не верят в их чудотворную силу.

— А они действительно верят в чудеса? — спросил Йозмар, когда они снова вышли на площадь, где раскинулась целая ярмарка.

— Тот, кому может помочь только чудо, верит в него. Это разумно, — сказал Джура.

— Да, но ведь паломники видят всех этих калек и уродов, они лежат тут все время, и ничего не происходит — это должно было бы их переубедить.

— Неплохо сказано, шваб! Я и привел тебя сюда, чтобы ты это понял. Теперь ты и нас лучше поймешь. Видишь, людям уже не первый век дается наглядное доказательство, что чудотворная икона не помогает, но на них и это не действует. Дело в том, что им нужно не столько чудо, сколько вера в то, что оно когда-нибудь произойдет.

— Выходит, ты затеял экскурсию только ради того, чтобы сообщить мне об этом?

— А почему бы и нет? Это — не потерянное время. Теперь, когда ты вернешься в Берлин и будешь составлять отчет о том, как у нас идет классовая борьба, в твоей четкой схеме будет пятно, никак, в нее не вписывающееся, и это будет совершенно естественно. У вас, у немцев, все всегда слишком хорошо распланировано, оттого вы всякий раз и проигрываете войну, если она затягивается дольше, чем это предусмотрено вашей схемой.

— Это меня не интересует. Где и когда я наконец увижу жену Вассо?

— Это тут, рядом, не бойся, уже скоро, может быть, через час. Она будет не одна, и ты ей понадобишься.

2

Семья Мары принадлежала к военной аристократии. Фамилия была знаменитая: дети узнавали ее, едва научившись читать таблички с названиями улиц. Были и памятники, увековечивавшие ее предков, отважных всадников на взмыленных конях. Эти предки водили своих земляков, грозных ландскнехтов, не только против турок — слухи об этой дикой солдатне доходили до самых отдаленных уголков Европы. В последний раз их призвали, когда Габсбурги решили вернуть себе Милан, и в самый последний — когда понадобилось усмирить революционную Венгрию; тогда особенно отличились предки Мары, бравые офицеры, состоявшие на службе Австрии, среди них даже один генерал от кавалерии. А вот дед уже подкачал — незадолго до начала мировой войны он был уволен с императорской службы; ему шел пятьдесят восьмой год, самый, казалось бы, генеральский возраст. Но его уволили и, чтобы опозорить окончательно, вопреки традиции так и не представили к генеральскому званию. А все потому, что он занялся политикой, слишком явно встал на сторону престолонаследника и поддержал его замыслы, снискавшие такую ненависть при дворе. Свой позор он пережил всего на несколько недель, пав жертвой несчастного случая на охоте — по официальной версии. Он покончил с собой. Так начался упадок. Отец Мары продолжил его, но с падением Габсбургов упадок обернулся крахом.