Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

Было уже за полночь — они как раз перебрались на виллу, — когда до них дошла очередная весть. Уже при одном появлении этого молодого человека стало ясно, что тот пережил глубокое потрясение — так он был страшно напряжен.

— Ты кто такой? — спросил Зима.

— Меня зовут Богдан Давидич, я уже три года в партии. Вступил в нее в Париже, два года назад вернулся, два месяца как здесь, — сам я из Белграда. Меня здесь знают. Будут еще вопросы?

— Будут, но позже. Зачем ты искал нас?

— Чтобы сообщить, что убит Марич.

— Где, когда?

— В шести шагах от своего дома, примерно полчаса назад.

— А ты откуда знаешь?

— Я был там.

— Случайно?

— Да.

— Врешь, лучше выкладывай все сразу, партию не обманывают! Ну?

— Нет, не случайно. Я ждал Марича в подворотне дома напротив. Увидев, что он идет, я хотел выйти ему навстречу, но тут к нему подбежали сзади. Он обернулся, прокричал что-то, и они стали стрелять. Пистолеты с глушителями, выстрелов почти не слышно, но я видел пламя, а потом он упал. Один из них свистнул, подошла машина, они погрузили тело в машину и уехали.

— А лиц ты не разглядел?

— Почти нет; описать их я не смог бы.

— А зачем ты ждал Марича?

— Я сам хотел убить его, отомстить за смерть Андрея Боцека, чтобы доказать, что это — не вражда между хорватами и сербами, а настоящая классовая борьба. Кроме того, Марич — предатель, то есть, я хотел сказать, был предателем. Мы с ним когда-то дружили, он был в нашей студенческой организации, а потом поступил в полицию.

— Много ты понимаешь, дурья башка! Марич был членом партии, в органы он пошел с нашего ведома. Кстати, наше отношение к террору тебе известно? Какой же ты после этого коммунист? Ты — преступник, провокатор! Тобой займется партийный трибунал.

Разговор шел быстро, напряжение было почти невыносимым. Когда до Йозмара дошла вся суть случившегося, подпольщики уже снова взялись за работу. Были составлены новые листовки, приняты решения: немедленно оповестить Белград, сообщить отцу Марича, что его сына убили головорезы Славко и что сам он — под предлогом мести за убийство Марича — теперь готовит городу кровавую баню.

К общему удивлению обнаружилось, что телефон на вилле работает; Давидичу поручили немедленно связаться со своим знакомым, редактором крупной белградской газеты, и в общих чертах сообщить все самое важное. Все остальные должны были немедленно покинуть виллу, потому что звонок в Белград, конечно, будет немедленно засечен.

— Значит, ты художник-сюрреалист, Давидич, так ты сказал? — обратился к нему Зима на прощанье. — Что ж, если мы оба доживем до завтрашнего вечера, то прежде, чем тебя с позором вышибут из партии, ты расскажешь мне, что это такое — сюрреализм. И не оставайся здесь ни минутой больше, чем необходимо.

— Хорошо, я все выполню в точности, — ответил Давидич. Он испытывал ужас перед этой ночью, начатой с решения стать мстителем-убийцей и закончившейся ролью одинокого вестника смерти.

3

Йозмар не чувствовал себя лишним, он был здесь для того, чтобы наблюдать, а не действовать. И, поддаваясь давно одолевавшей его дремоте, он то и дело засыпал на несколько минут. Проснувшись, он всякий раз видел иную картину, только Дойно, Зима, секретарь райкома и двое молодых ребят были здесь все время, эпизодические же фигуры то и дело менялись.

Один раз, когда он проснулся, это была молодая светловолосая девушка. Молчала она или говорила, она все время вертела в руках белый носовой платок, мяла его и, казалось, хотела поднести к глазам, но подносила ко рту, точно желая зажать рвущийся наружу крик. Говорила она резковатым, почти мужским голосом:

— Предпоследняя страничка была вырвана. А на последней стояло только: «Предположить такое страшно. Предатель, кто бы он ни был, занимает ключевое положение в партии. Он достаточно силен, раз может ставить Славко условия. Эдер расстреливает. Это он застрелил Боцека. Он застрелит и меня, если Славко когда-нибудь решится на это. Главное — успеть выяснить, кто предатель». Вот все, что было написано на последней странице.

— Где же эта тетрадь? — спросил Зима. — Почему вы не принесли ее? Вы цитируете по памяти, это мне не нравится. Из квартиры Марича вам надо было немедленно идти сюда — и захватить с собой тетрадь. Так было бы гораздо лучше.

Девушка не отвечала.

— Тетрадь нужно отправить в надежное место. Завтра ее надо сфотографировать, это будет лучше всего, — сказал Дойно.

— Самое безопасное место — у меня, — сказала девушка. — Я ее никому не отдам.

Наконец решили послать с ней человека, чтобы тот переписал из тетради наиболее важные страницы.

В следующий раз Йозмар, проснувшись, взглянул на стол и увидел огромный пакет с миндалем.

— Пасечником, говоришь, хотел стать? Отчего же не стал? — услышал он голос Дойно. Зима, улыбаясь, извлек из пакета полную горсть орехов и, забрасывая их по одному в рот, ответил:

— А ты вот хотел стать преподавателем древней истории, и что же? Теперь ты отнимаешь орехи у сына бедного лавочника.

Когда он снова открыл глаза, в комнате стояли двое мужчин. Один из них говорил, медленно скручивая цигарку:

— Больше чем на два часа никак нельзя, да и то с огромным трудом. Тогда поезд прибудет в десять сорок пять. Если вас устроит такое опоздание — хорошо, не устроит — будем дальше думать. Только не требуйте, чтобы мы взрывали туннель. Этого мы не сделаем.

— Десять сорок пять, — повторила Зима. — Пожалуй, этого хватит — при условии, что Славко не сможет ни позвонить от вас, ни достать машину.

— Ты выражайся яснее, товарищ: если надо помешать ему любой ценой, повторяю — любой, то так и скажи. Мы все сделаем, только нам надо знать точно, чего от нас хотят, а чего не хотят.

— Любой ценой, — подтвердил Зима после некоторого раздумья. — Мы будем готовы в десять тридцать, никак не раньше. До этого времени Славко в городе не должно быть.

4

Первые участники всех пяти колонн подошли к кладбищу почти одновременно. Крестьяне тронулись в путь очень рано. Обе их колонны двигались по горным дорогам сверху вниз, и казалось, будто сами горы пришли в движение. Третья колонна поднималась из города, две другие — с побережья по обе стороны от него. Выли гудки — десять минут подряд. Только тогда появились мужчины, несшие гроб. Они шли медленным, ровным шагом. Впереди них шла старая женщина, мать Андрея. Солнце палило ее. Тысячи людей недвижно смотрели сверху на женщину, сына которой убили. Подъем был трудный, всем хотелось помочь ей, поддержать. Но все, каждый из них, чувствовали, что этого делать нельзя. Пусть увидят это и небо, и тот, на небе, кто давно перестал хоть чем-то утешать людей, видевших в жизни столько несправедливости.

Зима и Дойно, сами немало потрясенные ими же спланированным молчаливым шествием, коротко переглянулись: мысль действительно оказалась хорошей — товарищи с гробом и мать впереди, без всяких лозунгов и знамен.

Но тут произошло нечто незначительное, а потому непредусмотренное, непредусмотримое: старая женщина споткнулась, потеряла равновесие и упала.

И тогда раздался тысячеустый крик — он копился в этом молчании и теперь вырвался наружу, он креп и рос, захватывая кричащих и увлекая их вниз, с горы. Сотни людей образовали заслон вокруг старой женщины и мужчин, несших гроб, но остальные, а их были тысячи, уже мчались в город, все дальше и все быстрее, к префектуре, к зданию суда, к дому жандармерии напротив порта.

Хоронить Андрея осталось лишь несколько сот человек, главным образом члены партии. Когда они, выслушав краткую речь Зимы, запели «Интернационал», они заметили дым, прямо как свечка, поднимающийся к небу. В город они вернулись почти бегом — и увидели алые, точно полосы запоздавшей зари, языки пламени в ярко-синем небе.

Крестьяне поджигали здания учреждений, они ловили жандармов, как зайцев, и убивали немногих попадавшихся им, как крыс.

На второй день Славко, которого за это время успели снять с должности и снова восстановить в ней — с новыми, особыми полномочиями, получил задание навести порядок и спокойствие. В его распоряжение были предоставлены также войска, пехота, кавалерия и подразделения морской артиллерии.

Славко, более могущественный, чем когда-либо, полностью восстановил спокойствие.

Сведущие люди утверждали, что Славко еще до конца месяца снова снимут, арестуют и окончательно сотрут в порошок. Другие же говорили, что снять его невозможно: он будет служить всем режимам и переживет всех.

Партия вернулась в подполье. Ее авторитет возрос: люди решили, что все произошло именно так, как и было задумано партией. Политбюро постановило считать это правдой.

Глава шестая