Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

Лизбет вдруг куда-то исчезла. У него больше не было времени ее ждать, и он побежал.

Сон стал бессловесным, Йозмар заснул очень крепко.

Вернувшись в Берлин, Йозмар подробно сообщил обо всем, что видел. Зённеке посоветовал ему при составлении письменного отчета излагать все короче, систематичнее, шире отражая линию партии. Не для него, конечно, а для других руководящих товарищей, которые будут его читать. Свой отчет Йозмару пришлось переписать трижды. Последний вариант был безоговорочным подтверждением правоты линии партии и руководящих товарищей из Политбюро, называвших себя именами времен года.

— Может, ты там у нас и научился чему-то, но забыл все очень быстро, все забыл, — сказал Вассо.

— Я ничего не забыл, — рассердился Йозмар.

— Большинство людей так никогда и не умнеют в политическом смысле потому, что осознают пережитое, лишь когда оно станет прошлым. Только со второго раза они усваивают то, что так легко забыли после первого. Но близится время, когда второе предупреждение будет даваться лишь редким счастливчикам, родившимся в рубашке.

Часть вторая. Подготовка

Глава первая

1

Даже прибираясь, Матильда хранила на лице выражение суровости, переходившей в отвращение всякий раз, когда она приближалась к Дойно. Релли могла сколько угодно твердить ей: «Но, Матильда, все давно уже в прошлом, все плохое забылось и больше не вернется». Однако Матильда не забыла ни единой даже самой малой частицы тех страданий, которые этот человек, Дойно, причинил ее госпоже. Прошло пять лет, и казалось, что она наконец успокоилась и даже почти забыла его, а тут вдруг он является и садится обедать как ни в чем не бывало.

Говорили они о последних работах Эди; Релли почти не слушала. Эди рассказывал, а Дойно с величайшим интересом слушал. Как всегда, когда ему надо было покорить кого-то, он поддакивал несколько хрипловатым голосом, наклонясь в сторону говорящего, точно ловя каждое его слово. Теперь Дойно решил покорить Эди, человека, за которого она несколько дней назад вышла замуж.

Позавчера, когда она неожиданно услышала по телефону его голос и он представился, а потом назвал ее по имени, Релли на мгновение охватило прежнее чувство: руки похолодели, колени подогнулись. Но это сразу прошло, она вполне овладела собой и заговорила легким тоном, единственно приемлемым в такой ситуации. Нет, она тоже уже не была прежней.

А он совсем не изменился, разве только стал чуть менее порывист. Это был все тот же человек, которого она любила когда-то. Раньше она думала, что ей не хватит жизни, чтобы забыть эту любовь. Но прошло лишь немногим более пяти лет, а она уже смогла остаться спокойной, волнуясь не более, чем когда держала в руках его письма. Еще недавно знакомый почерк вызывал у нее в душе целую бурю, но потом прошло и это, и осталось лишь физическое ощущение воспоминания. Какие же чувства она испытывала к нему теперь? Она смотрела, разглядывая слишком резкий профиль худого, бледного, отдающего желтизной лица, и ничто не понуждало ее заговорить с ним. Она слышала его голос:

— Йозмар Гебен, наверное, рассказывал о нашей с ним встрече?

— Да, — ответил Эди. Казалось, ему хочется добавить еще что-то по поводу этой встречи; он поднял правую руку, лежавшую на подлокотнике кресла, и опустил ее мягким, но быстрым движением. — Да, — повторил он. — Как он там поживает, наш Йозмар?

— Со службы его уволили. Он открыл маленький магазинчик радиоаппаратуры и при нем — ремонтную мастерскую; ну, это вы, наверное, знаете. Судя по всему, он доволен жизнью.

— Он намекал, что вроде бы разводится. Что там, обычная история, не сошлись характерами?

И поскольку Дойно не ответил, Эди продолжал:

— Я когда-то любил этого паренька, да и теперь еще думаю о нем как о старом друге. Понимаете? Потому я и спрашиваю. А жену его вы знали?

— Да, — в раздумье ответил Дойно. Эта тема, видимо, мало его интересовала. — Видите ли, Рубин, эта женщина, ее зовут Лизбет, — одна из тех недостаточно или, может быть, неудачно эмансипированных женщин, у которых есть одно несчастное свойство, впрочем, вполне логично отсюда вытекающее: они притягивают мужчин, принимающих эту псевдоэмансипацию всерьез. Они уже не видят смысла в браке, но еще и не знают, что им делать с собой и со своей свободой. Она пошла в компартию, чтобы бороться за эмансипацию своего класса. И — сама эмансипировалась от своего класса, выйдя замуж за сына тайного советника Гебена, который и сам тогда уже был главным инженером. И испортилась окончательно. Йозмар мог лишь наблюдать за этим: он был бессилен исправить или изменить что-либо.

— Вы считаете его настолько слабым человеком?

— У человека, который вынужден сильно переоценивать свою жену, чтобы не начать презирать ее, позиция и в самом деле довольно слабая. Кто боится последствий собственной победы, тот проиграл, еще не нанеся первого удара.

Да, он верен себе, подумала Релли. Сама по себе эта несчастная женщина, Лизбет, его не интересует, она для него попросту не существует. Так, типичный случай — полуэмансипированная женщина и так далее. «Страдание, из которого нельзя извлечь обобщающего урока, напрасно, оно бессмысленно и подобно обычной смерти: пострадать ни за что!» Ей приходилось в свое время много выслушивать таких фраз, точно они должны были служить ей оправданием; на самом деле они служили лишь основанием тому приговору, который он ей вынес, которым он отравил ее любовь.

Тогда ей еще казалось — боже, как глупа и влюблена она была! — что он сам не умел страдать, а потому не мог сострадать другим. И лишь в тот вечер в прокуренном кафе, когда Дойно ушел, чтобы больше не вернуться, он сказал ей, а она поверила, что он немало выстрадал из-за нее. И все зря. Это был окончательный приговор.

Когда вышла книга — ее первый крупный успех, — он решил, что она наконец освободилась от прошлого, а значит, и от него, и впервые снова написал ей. Так, несколько слов на открытке с морским видом. Теперь, мол, они оба должны признать, что она извлекла урок из своих страданий.

После этого она несколько месяцев жила как в кошмаре — снова ждала. Прежде она и не подозревала, какая это мука — ждать. Снова и снова вскакивать среди ночи, думая, что звонил телефон, хватать трубку: «Это ты, Дойно?» — и, не услышав ответа, решить, что он и так звонил слишком долго, а она проснулась лишь при последнем звонке, и снова ждать, ждать, когда он опять позвонит. Что он знал об этом?

Нет, в кошмарном сне не бывает желания — оно превращается в страх. Так она отвыкла желать его. Она начала бояться нежности, которая все-таки захватывала ее, ибо испытывала страх перед скорым ее концом. В его объятиях этот страх возрастал безмерно. И он знал это, потому что она была плохой партнершей, и он сам тоже делался плохим партнером.

Насколько все было бы легче, если бы она любила в нем только любовника. Но она любила иначе, любила в нем иное, а оно ускользало, постоянно присутствуя и в то же время оставаясь недоступным.

Эди перешел на крик. Он вскочил, размахивая правой рукой, а левой неловко ловя спадающие очки:

— Нет, Фабер, я и вам повторю то же, что уже достаточно ясно высказал Гебену. Вы все мне глубоко неинтересны, если вы ничего не можете сделать для Горенко. С этим человеком поступили несправедливо. С той поры, как я рассказал об этом Йозмару, прошел целый год. Может быть, за это время Горенко уже погиб. Боже мой, неужели не понятно? Да даже если бы вам от меня ничего не надо было, а просто если бы я пришел и сказал: «В России живет замечательный молодой ученый. В интересах самих же русских, раз уж они так пекутся о своем престиже, позволить ему снова вернуться к работе». Вместо этого его медленно убивают. А они еще присылают журналы и прочую дребедень, чтобы убедить меня и мне подобных в том, что Советская Россия — рай для ученых. Да я плюю на этот рай, плюю, дорогой Фабер, потому что там возможно то, чего не бывает больше нигде: там заживо хоронят такого человека, как Горенко!

Он снова сел и обернулся к Релли:

— Он пришел за тем же, зачем они посылали ко мне беднягу Йозмара. Но нам не понять друг друга. Они твердят мне о социализме, о строительстве нового мира, об освобождении, а я говорю: освободите для начала этого человека. Хорошо, пусть я индивидуалист, сентиментальный мещанин, но меня действительно волнует судьба Горенко, который для человечества куда ценнее всех их вместе взятых, он один важнее всей их пустопорожней болтовни. Мои последние два письма ему и перевод вернулись с пометкой: «Адресат от получения отказался». Ты понимаешь, Релли, что это означает?

Она взглянула на Дойно, в первый раз за все это время посмотрев ему прямо в глаза.

— Извините меня, Фабер, — сказал Эди уже спокойнее, — я погорячился. Но от сути сказанного я не отрекаюсь.