Там будет уже 13, и мне будет уже ровно восемнадцать лет, а по московскому времени в это самое время будет еще 12, и я смогу проголосовать. Верно?
— Теоретически верно, — смеясь, сказал председатель, — но, к сожалению, практически неосуществимо. Для этого вам нужно было бы находиться во Владивостоке и одновременно голосовать в Москве. А это, вы сами понимаете…
Когда Петя, вернувшись домой, рассказал о крахе и этой попытки, бабушка сокрушенно вздохнула.
— Вот теперь видишь, что может наделать число «13», — сказала она многозначительно. Есть еще у нас пережитки!..
После этого Петя, по всей видимости, примирился. Судите сами: он перестал бегать каждый день на участок и все свое внимание и время уделил работе. Да еще по вечерам заходил в комитет комсомола и о чем-то шептался с секретарем…
И вот мы вас привели к концу вашего рассказа. Дата — двенадцатое марта, и мы находимся на Петином избирательном участке. Чуть колышутся бархатные знамена, оживленно беседуя, входят и выходят люди, а у одного из празднично убранных столов, держа бабушку под руку, стоит Петя и волнуется.
Уже бабушка получила свой бюллетень, уже повернулась она, собираясь отойти от стола, но Петя слегка сжимает ее руку и кладет перед председателем избирательной комиссии свой паспорт.
— Синицын Петр Сергеевич, — говорит он тихо, но гордо, и видит краем глаза, как изумленно смотрит на него бабушка.
И тогда встает со своего места председатель и, протягивая Пете, который почему-го перестал дышать, бюллетень, говорит:
— Поздравляю вас, Петр Сергеевич! Рад сообщить вам, что Президиум Верховного Совета удовлетворил вашу просьбу, поддержанную комсомольской организацией вашего завода, и разрешил вам участвовать в голосовании.
— Хоть он и родился 13 марта? — с сомнением спрашивает бабушка.
— Да, — улыбнувшись, говорит председатель, — ему не хватает одного дня до восемнадцати лет, но по работе он уже живет в апреле месяце. Кстати, Петр Сергеевич, насколько вы перевыполнили квартальную программу?
— На 13 процентов, — отвечает Петя и смотрит на бабушку радостными и смеющимися глазами.
Вл. Дыховичный и М. Слободской
ВОСКРЕСЕНИЕ В ПОНЕДЕЛЬНИК
— Не ожидал я, товарищ Фикусов, от тебя, моего старого работника, такого непростительного легкомыслия!
Петухов с обидным сожалением посмотрел на своего заместителя и брезгливо взял со стола злополучную бумажку.
— Значит, на основании этой справки ты предлагаешь мне предоставить калькулятору Бельскому А. И. декретный отпуск и направить его в специальный дом отдыха для женщин, готовящихся стать матерями? Так?
— Но это же просто опечатка в справке, Семен Данилыч, — робко пояснил Фикусов, — явная опечатка. Это не Бельский, а Бельская. Она женщина, честное слово! Я же сам ее видел!
— Это — субъективное восприятие, — отрезал Петухов. — А передо мной официальный документ. И в нем стоит мужская фамилия!
— Вы можете сами посмотреть, — предложил Фикусов. — Она сидит в приемной. Она женщина. И по фигуре видно, что она действительно, так сказать, готовится…
— Фигура, товарищ Фикусов, не является основанием для приказа. Представь на минутку, что могло бы получиться, если бы я пошел у тебя на поводу и подписал этот приказ? Калькулятор Бельский уезжает в дом отдыха и там спокойно готовится стать матерью. Свою фигуру он увозит с собой, а справка остается в деле. Приезжает ревизор, поднимает дело, находит справку и задает мне вопрос: «На каком основании вы послали мужчину готовиться стать матерью?» Не знаю, товарищ Фикусов, как ты меня, а я бы тебя снял за такое дело!
Испуганный этой перспективой и подавленный железной логикой своего начальника, Фикусов больше не пытался оправдываться. А Петухов хоть и ценил и даже любил Фикусова за исполнительность, аккуратность и, как он говорил, «непрекословие», но на этот раз решил довести свой административный урок до конца.
— Никогда, слышишь меня, Фикусов, никогда не иди против официального документа! — строго наказывал он своему заместителю. — Ибо всегда окажется правым документ, а не ты! И бумага останется в силе, а ты погибнешь! Впрочем, я уверен, что этого больше не случится, — смягчился наконец Петухов. — Я оставляю на тебя учреждение, как на самого себя. Ты мой ученик, и я верю, что ты себя не подведешь. Но выводы из этого случая сделай.
Фикусов поблагодарил начальника за доверие, а Семен Данилович с приятным ощущением выполненного долга покинул стены своего учреждения и отбыл на три дня к берегам Ильменского озера, где, как он точно знал, уже второй день плотва шла косяком.
Посадка на пригородный поезд в этот вечер была очень тяжелой. Семен Данилович во главе группы рыболовов, держа высоко над головой снасть и тару, с трудом прорвался в вагон, отпихнув какого-то подозрительного субъекта без ведра и удочки, который долгое время терся рядом и мешал ему закрепиться на подножке.
Уже на ходу поезда Петухов не без злорадства заметил из окна, что нахальный субъект так и остался на перроне.
Следующие трое суток пронеслись незаметно. Только ранним утром в понедельник Семен Данилович Петухов очнулся от волшебного рыболовецкого сна и вернулся к будничной действительности. Возвращение это было не из приятных. На станции у железнодорожной кассы Семен Данилович обнаружил, что он потерял бумажник.
У знакомого рыболова он занял денег на обратный билет и вернулся в город несколько встревоженный. Прямо с вокзала он поехал на службу, чтобы немедленно написать и оформить соответствующие заявления о восстановлении утраченного паспорта и остальных документов.
Петухов явился к себе в контору за полчаса до звонка. В пустынной утренней канцелярии уборщица тетя Паша лавировала между тесно составленными столами с ведром и тряпкой. Увидев Петухова, она побледнела, тихо ахнула и прошептала: «Чур меня!»
Озабоченный Петухов не обратил внимания на необычность встречи и, коротко бросив «Здравствуйте!», — прошел к своему кабинету.
Распахнув дверь в кабинет, Семен Данилович побледнел и отпрянул назад.
Перед его массивным письменным столом в двух креслах для посетителей лежали роскошные венки. На одной из лент, свесившейся через ручку кресла, Семен Данилович прочитал надпись: «С. Д. ПЕТУХОВУ ОТ БЕЗУТЕШНЫХ СОСЛУЖИВЦЕВ». На стене против двери висел его собственный фотографический портрет в раме, перевитой траурным крепом.
Под портретом за столом сидел Фикусов с опухшим от слез лицом и что-то писал.
— Что? Что это? — испуганно спросил Петухов и шагнул в кабинет.
— Я же просил не мешать, — недовольно пробурчал Фикусов и поднял глаза от бумаг; в ту же секунду он побледнел и отшатнулся к спинке кресла.
— Что это значит? — взяв себя в руки, строго потребовал ответа Петухов. — Докладывай, что здесь происходит?
Привычный начальственный тон благотворно подействовал на потрясенного Фикусова.
— Это действительно вы? — робко спросил он.
— Конечно, я! А кто же?
— Можно вас