Читать интересную книгу Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - Леонид Крупчанов

«Славяноросс надутый», «безглагольник пресловутый» – князь С. А. Ширинский-Шихматов, автор написанной в классицистическом духе поэмы «Петр великий…» «Дьячком псалтири обученный, Ужасный критикам сатирик» – А. С. Шишков; его «Невинная другиня…, Вралих Петрополя богиня» – поэтесса А. П. Бунина.

Наконец, Пушкин пародирует певца Екатерины и Фелицы, «славного» Державина, который «… спотыкнулся…Апокалипсис переложить» и теперь воспевает «статей библейских преложенье».3десь «Пиндар Холмогора» Ломоносов, тайно позавидовавший когда-то «возгремевшему» «звучной лирой в сонме россов» «бритому татарину» Державину.

И наконец «Певец пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом», дремавший «с прекрасной Лилою» Батюшков, изумивший Фонвизина силой таланта, напоминающего Парни, Клейста или даже самого Анакреона. Эту энциклопедическую расправу над противниками романтизма осуществил с помощью Фонвизина Пушкин-лицеист. Разочарованный Фонвизин, как можно полагать, никак не соотносится Пушкиным с этими устаревшими нормами творчества. Пушкин озабочен тем, чтобы Фонвизин воспринимался читателями России как чисто русский писатель, даже по форме. Давая указания о корректировке «Евгения Онегина» своему брату Льву в письме от ноября 1824 года, Пушкин пишет: «Не забудь Фонвизина писать Фонвизин. Что он за нехрист? Он русский. Из перерусских русский». (Для него неприемлемо написание фон-Визин.) Пушкин не только интересуется работой П. Вяземского над биографией Фонвизина, но и выполняет его поручения, связанные с этой работой. В письме к Вяземскому в январе 1831 года он пишет, что беседовал со стариком князем Н. Б. Юсуповым, жившим в свое время в одном доме с Фонвизиным. Юсупов, свидетельствуя об остроумии Фонвизина, передает в анекдотической форме рассказ об отрицательной оценке Фонвизиным трагедии В. И. Майкова «Агриона». Видно, что Пушкин внимателен ко всему тому, что связано с именем Фонвизина. В письме к Вяземскому в июне 1836 года он поздравляет его с успешным прохождением через цензуру работы о Фонвизине. Посылая Вяземскому его работу. Пушкин спрашивает: «Знаешь ли ты, что Фонвизин написал теологический памфлет «Аввакум Скитник?». Пушкин ошибается: на самом деле это направленное против старообрядцев произведение написано М. Д. Чулковым. Но этот случай, можно сказать, исключительный: Пушкин мог безошибочно определить авторство Фонвизина по его стилю. В 1830 году в «Литературной газете» был опубликован оставшийся неизданным материал из задуманного (но не разрешенного) Фонвизиным журнала «Друг честных людей или Стародум», – публикация под названием «Разговор у княгини Халдиной». Тогда же в «Северной пчеле» (№ 10 за 1830 год) появилась заметка, где было высказано сомнение в авторстве Фонвизина. В своей реплике «О разговоре у княгини Халдиной» Фонвизина» («Литературная газета», отдел «Смесь», 1830 г. 31 января, № 7). Пушкин решительно отвергает эти сомнения. И дело не только в том, что авторство Фонвизина подтверждено его племянником. Авторство это подтверждено «духом и слогом» произведения, в нем точно изображены нравы фонвизинского времени. Княгиня и Сорванцов общаются на «ты», к тому же княгиня недовольна, что гость не приглашен в ее уборную. Тот же Сорванцов, подобно Простакову, в армию поступил, чтобы «ездить цугом», ночи «проводит» за картами, спит на работе, крестьян отдает в рекруты, мирится со взятками, то есть ведет себя как «русский барич прошлого века». Здравомысл похож на Правдина и Стародума, Пушкин жалеет, что Фонвизин не может изобразить современные нравы. Как видно, Пушкин здесь вполне убедителен. Фонвизин, с точки зрения Пушкина, полностью соответствует современным жизненным и литературным принципам. Он закрепил их в формулах «друг свободы» и «Сатиры смелый властелин».

Оспаривая мысль А. А. Бестужева о том, что в России есть литературная критика (письмо Бестужеву в июне 1825 года), Пушкин прежде всего ссылается в подтверждение этого на неадекватную оценку творчества большинства русских писателей XVIII века. «Именно критики у нас и недостает. – Пишет он. – Отселе репутации Ломоносова и Хераскова. И если последний упал в общем мнении, то, верно уж не от критики Мерзлякова». Пушкин имеет в виду статьи Мерзлякова (заведующего кафедрой словесности в Московском университете, критика и поэта) в духе классицистических требований, направленные против «Россиады» Хераскова. «Княжнин безмятежно пользуется своею славою, – продолжает он, – Богданович причислен к лику великих поэтов, Дмитриев также. Мы не имеем ни одного комментария, ни единой критической книги. Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж. Б. Руссо». Пушкин считает Державина и Крылова талантливыми, может быть, гениальными поэтами.

Что касается Ломоносова, то он для Пушкина – великий человек, но не великий поэт. «Главная услуга» его в том, что он, по словам Пушкина, «понял истинный источник русского языка и красоты оного». Пушкин не склонен преувеличивать влияние М. В. Ломоносова, И. И. Дмитриева, Козлова на «бедную» русскую словесность. В своем письме Вяземскому летом 1824 года он называет «чудом ловкости» его статью «Жизнь Дмитриева», а также предисловие к «Бахчисарайскому фонтану» Пушкина, под названием «Разговор между издателем и классиком», где рассматриваются проблемы романтизма и классицизма. Пушкин ставит под вопрос существование в новом веке русского классицизма вообще. «Дмитриев, несмотря на все старое свое влияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков или дядя Василий Львович. Где же столпы классицизма?» – спрашивает он. Проживший долгую жизнь и постоянно общавшийся с Пушкиным Дмитриев, тем не менее как поэт получает у него невысокую оценку. В письме Вяземскому 8 марта 1824 года Пушкин замечает, что возвышая Дмитриева, Вяземский принижает тем самым Крылова, а мнение его, как критика, должно стать законом для читателей. «Что такое Дмитриев? – спрашивает он. – Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова… Ты его когда-то назвал «поэтом нашей цивилизации»… хороша наша цивилизация!» Пушкин считает Дмитриева подражателем литературе французского классицизма, по его словам, «робкой и жеманной». Пушкин полагает, что с нынешним усилением влияния английской литературы Дмитриев, с его «чувствами и мыслями», взятыми из Флориана и Легуве», будет забыт. В 1830-х годах Пушкин и Дмитриев неоднократно обменивались доброжелательными письмами. Получив 1 февраля 1832 года письмо от Дмитриева, в котором он высоко оценивает «Моцарта и Сальери», Пушкин в ответном письме 14 февраля 1832 года в свою очередь называет стихи Дмитриева «мощными и стройными» в противовес «тщедушным» стихам поэтов нынешнего поколения. Зная о большом авторитете Дмитриева при дворе, Пушкин осторожно и как бы вскользь передает Дмитриеву известие о неспровоцированном закрытии (по доносу) журнала И. Киреевского «Европеец». Обращаясь к Дмитриеву как к своему брату-поэту, человеку своего цеха, Пушкин в то же время никогда не забывает добавить к обращению «Ваше высокопревосходительство», помня о том, что имеет дело с тайным советником и бывшим министром юстиции России. В набросках к письму Дмитриеву весною 1833 года, в связи с работой над «Историей Пугачева», Пушкин просит разрешения сослаться на воспоминания Дмитриева. В примечаниях к восьмому тому «Истории Пугачева» Пушкин упоминает «Взгляд на мою жизнь», воспоминания Дмитриева, вышедшие уже после смерти автора. Посылая с благодарностью Дмитриеву в феврале 1835 года «Историю Пугачева», Пушкин отмечает в приложенном письме большую искренность в поэзии XVIII века по сравнению с поэзией XIX века. Как бы попутно Пушкин сообщает, что известный Дмитриеву его современник Д. И. Хвостов жив и по-прежнему выступает со своими сочинениями, которые никто не понимает и не читает. В письме от 26 апреля 1835 года Пушкин благодарит Дмитриева за его добрые слова об «Истории Пугачева» и решительно отклоняет упреки журналистов в грубости образа Пугачева. Без всякого стеснения Пушкин называет здесь министра просвещения и президента Академии наук С. С. Уварова «фокусником», а председателя Цензурного комитета М. А. Дондукова-Корсакова – его «паяцем». Оценка Пушкиным позиции Дмитриева смягчается. В ответном (и последнем) письме Дмитриеву в июне 1836 года Пушкин благодарит его за доброжелательный отзыв о «Современнике» и замечает, что стихи его «переживут молодую нашу словесность». Пушкин обещает также опубликовать заметку Дмитриева о появившемся в печати его двойнике. 1837-й год – год смерти и Пушкина и Дмитриева. В своих «Застольных разговорах» (table talk), где Пушкин запечатлел старинные анекдоты и истории, а также в записях преданий и песен Пушкин передает известные сведения о литераторах XVIII века: И. И. Дмитриеве, М. В. Ломоносове, А. П. Сумарокове, М. М. Хераскове, поэте-порнографе И. С. Баркове, «университетском стихотворце» Е. И. Кострове. Это обычно шуточные, веселые случаи, неподтвержденные исторически. Если в начале 1820-х годов Дмитриев для Пушкина не просто плохой поэт, но и глупец, похвалить которого, как говорит Пушкин, «язык не повернется», то десять лет спустя их отношения почти дружеские, чуть ли не семейные. Он передает ему поклоны от своего отца. Здесь следует учесть, что Дмитриев как поэт в одном ряду с дядей Пушкина, поэтом XVIII века Василием Львовичем Пушкиным, что Дмитриев в течение долгих лет соратник Карамзина, наконец, что друзья Пушкина, особенно Вяземский – высокого мнения о таланте Дмитриева. В июне 1824 года он полушутя пишет, что согласен видеть Дмитриева во главе их «кучки», если Вяземский уступит ему Катенина. Он говорит, что отречется от Василия Львовича во имя единодушия по вопросам оценки русской литературы XVIII века и единства эстетических критериев вообще. «Мы все прокляты и рассеяны… – Пишет он. – Между нами сношения затруднительны… Золотое… поминутно от нас выскользает». Пушкин – за «благородно-независимую» словесность, против меценатства, которое, по его словам, «обветшало вместе с Ломоносовым». Для Ломоносова главным делом жизни были естественные науки, а стихотворство его – лишь забава. Достоинство его поэзии – слог, удачное соединение простонародного и славянского языков и как результат – высокая поэзия священных книг, воссоздаваемая Ломоносовым. Пушкин считает, что Тредьяковский, потешавшийся над славянизмами Ломоносова и советовавший ему перенимать «легкий» слог народной речи, оказался прав, уподобив поэзию Ломоносова поэзии Малерба и Пиндара («Он наших стран Мальгерб, Он Пиндару подобен!»). Пушкин считает, что следует учиться стихотворному языку у Ломоносова, но нельзя требовать его актуальности в новых условиях. «Великому писателю не нужны мелочные почести модного писателя!» – добавляет он.