Читать интересную книгу Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - Леонид Крупчанов

Болезнь и смерть Карамзина для Пушкина – тяжкое известие. «Карамзин болен! – пишет он Плетневу в марте 1826 года. – Милый мой, это хуже многого – ради бога успокой меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты..». «Грустно, брат, так грустно, что хоть сейчас в петлю», – пишет он Вяземскому, получив, по его словам, «холодные, глупые, низкие» журнальные статьи о смерти Карамзина. В письмах Вяземскому и Дельвигу 1826–1827 годов Пушкин говорит, что их продолжительное молчание о Карамзине становится неприличным; и в то же время собственные материалы о Карамзине, подготовленные к печати, представляются ему недостаточными. Вместе с тем не все в «Истории государства российского» Карамзина вполне удовлетворяло Пушкина. Сохранилась критическая заметка Пушкина при чтении четвертой главы седьмого тома «Истории» Карамзина «Состояние России 1462–1533 гг.», где применительно к русскому самодержавию отождествляются понятия закона и обязанности, Пушкин утверждает, что здесь Карамзин неправ, так как закон государственный поддерживается страхом наказания, а нарушение нравствен ного закона ненаказуемо. Эти замечания относятся к 1818–1819 годам, когда вышел этот том. Пушкин считает «парадоксами» утверждения Карамзина о «спасительной пользе самодержавия» и мысль о том, что республиканцы редко характеризуются нежностью или чувствительностью. У Пушкина две эпиграммы на Карамзина. Одна, видимо, связана с объявлением о скором выходе «Истории государства Российского» (1816):

«Послушайте: я сказку вам начнуПро Игоря и про его жену.Про Новгород, про время золотое,И наконец про Грозного царя…» —И, бабушка, затеяла пустое!Докончи нам «Илью-богатыря».

Вторая эпиграмма, более острая, связана уже с выходом «Истории…» из печати:

В его «Истории» изящность, простотаДоказывают нам, без всякого пристрастья.Необходимость самовластьяИ прелести кнута.

Поначалу отказываясь в этом случае от авторства, Пушкин затем признал его, правда, в косвенной форме, назвав сатиру лучшей русской эпиграммой. Пушкин тяжело переживает болезнь и смерть Карамзина, о чем свидетельствуют его письма этого времени. Однако самодержавно-деспотическую концепцию «Истории государства Российского» Пушкин не принял, о чем, прежде всего, свидетельствует его «Борис Годунов», где движущей силой истории представлен не самодержец, а народ.

Русская литература XVIII века, можно сказать, переработана и органически впитана поэзией Пушкина. Структура пушкинского творчества как бы целиком облечена тем легким, неуловимым и неповторимым флером иронии и самоиронии, следы которой ведут к сатире Фонвизина. Пушкинский поэтический взгляд зорко отслеживал и фиксировал неприемлемые для него черты окружающей жизни (Эта особенность характеризовала с ранних лет и творчество Гоголя). Пушкин ощущал свою творческую связь с Фонвизиным. Еще в лицейские времена, в 1815 году, он пишет сатирическую поэму «Тень Фонвизина». По стилю она связана с другими его вещами, восходящими к литературе классицизма, в том числе с «воспоминаниями в Царском селе», а по содержанию вполне современна. Поэма разбита на одиннадцать строф, выполненных четырехстопным ямбом. Равенство строк в строфе не соблюдается. Сюжет эпический. Фонвизин, знаменитый русский писатель, насмешник и весельчак, «лаврами повитый», заскучав в раю, решил навестить землю, где он когда-то жил, чтобы посмотреть, что изменилось с тех времен. Оказывается, там всё осталось по-прежнему: процветают лицемерие, клеветничество, казнокрадство, нахальство, «глупость генералов», волокитство, пьянство.

«Спокойно спят архиереи,вельможи, знатные злодеи,смеясь в бокалы льют вино…», —

пишет Пушкин. Те же песни поют «… братии – поэты», «парнасские клевреты».

Проводник Фонвизина Эрмий проводит его по знаковым местам для романтика – «арзамасца» Пушкина, которые в той или иной степени связаны с классицизмом и членами патриархального общества «Беседа любителей русского слова». Под именем Кропова, сидевшего

«На стуле ветхом и треногомИ площадным, раздутым слогомНа наши смертные грехиКовал и прозу и стихи»

изображен издатель журнала «Демокрит» А. Ф. Кропотов. Известный консерватор Д. И. Хвостов («Хвостов-унылый») жалуется Фонвизину, что ему ни в чем нет удачи, что его стихи никто не читает и что даже мальчишки освистывают его. Далее читателю представлен «крестник и чтец» Хвостова Анастасевич (имеется в виду журналист В. Г. Анастасевич, помощник Хвостова). Затем следует «князь Шальной» (князь П. И. Шаликов), который «… движа вздохами листочки, Мочил их нежною слезой».

«Славяноросс надутый», «безглагольник пресловутый» – князь С. А. Ширинский-Шихматов, автор написанной в классицистическом духе поэмы «Петр великий…» «Дьячком псалтири обученный, Ужасный критикам сатирик» – А. С. Шишков; его «Невинная другиня…, Вралих Петрополя богиня» – поэтесса А. П. Бунина.

Наконец, Пушкин пародирует певца Екатерины и Фелицы, «славного» Державина, который «… спотыкнулся…Апокалипсис переложить» и теперь воспевает «статей библейских преложенье».3десь «Пиндар Холмогора» Ломоносов, тайно позавидовавший когда-то «возгремевшему» «звучной лирой в сонме россов» «бритому татарину» Державину.

И наконец «Певец пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом», дремавший «с прекрасной Лилою» Батюшков, изумивший Фонвизина силой таланта, напоминающего Парни, Клейста или даже самого Анакреона. Эту энциклопедическую расправу над противниками романтизма осуществил с помощью Фонвизина Пушкин-лицеист. Разочарованный Фонвизин, как можно полагать, никак не соотносится Пушкиным с этими устаревшими нормами творчества. Пушкин озабочен тем, чтобы Фонвизин воспринимался читателями России как чисто русский писатель, даже по форме. Давая указания о корректировке «Евгения Онегина» своему брату Льву в письме от ноября 1824 года, Пушкин пишет: «Не забудь Фонвизина писать Фонвизин. Что он за нехрист? Он русский. Из перерусских русский». (Для него неприемлемо написание фон-Визин.) Пушкин не только интересуется работой П. Вяземского над биографией Фонвизина, но и выполняет его поручения, связанные с этой работой. В письме к Вяземскому в январе 1831 года он пишет, что беседовал со стариком князем Н. Б. Юсуповым, жившим в свое время в одном доме с Фонвизиным. Юсупов, свидетельствуя об остроумии Фонвизина, передает в анекдотической форме рассказ об отрицательной оценке Фонвизиным трагедии В. И. Майкова «Агриона». Видно, что Пушкин внимателен ко всему тому, что связано с именем Фонвизина. В письме к Вяземскому в июне 1836 года он поздравляет его с успешным прохождением через цензуру работы о Фонвизине. Посылая Вяземскому его работу. Пушкин спрашивает: «Знаешь ли ты, что Фонвизин написал теологический памфлет «Аввакум Скитник?». Пушкин ошибается: на самом деле это направленное против старообрядцев произведение написано М. Д. Чулковым. Но этот случай, можно сказать, исключительный: Пушкин мог безошибочно определить авторство Фонвизина по его стилю. В 1830 году в «Литературной газете» был опубликован оставшийся неизданным материал из задуманного (но не разрешенного) Фонвизиным журнала «Друг честных людей или Стародум», – публикация под названием «Разговор у княгини Халдиной». Тогда же в «Северной пчеле» (№ 10 за 1830 год) появилась заметка, где было высказано сомнение в авторстве Фонвизина. В своей реплике «О разговоре у княгини Халдиной» Фонвизина» («Литературная газета», отдел «Смесь», 1830 г. 31 января, № 7). Пушкин решительно отвергает эти сомнения. И дело не только в том, что авторство Фонвизина подтверждено его племянником. Авторство это подтверждено «духом и слогом» произведения, в нем точно изображены нравы фонвизинского времени. Княгиня и Сорванцов общаются на «ты», к тому же княгиня недовольна, что гость не приглашен в ее уборную. Тот же Сорванцов, подобно Простакову, в армию поступил, чтобы «ездить цугом», ночи «проводит» за картами, спит на работе, крестьян отдает в рекруты, мирится со взятками, то есть ведет себя как «русский барич прошлого века». Здравомысл похож на Правдина и Стародума, Пушкин жалеет, что Фонвизин не может изобразить современные нравы. Как видно, Пушкин здесь вполне убедителен. Фонвизин, с точки зрения Пушкина, полностью соответствует современным жизненным и литературным принципам. Он закрепил их в формулах «друг свободы» и «Сатиры смелый властелин».

Оспаривая мысль А. А. Бестужева о том, что в России есть литературная критика (письмо Бестужеву в июне 1825 года), Пушкин прежде всего ссылается в подтверждение этого на неадекватную оценку творчества большинства русских писателей XVIII века. «Именно критики у нас и недостает. – Пишет он. – Отселе репутации Ломоносова и Хераскова. И если последний упал в общем мнении, то, верно уж не от критики Мерзлякова». Пушкин имеет в виду статьи Мерзлякова (заведующего кафедрой словесности в Московском университете, критика и поэта) в духе классицистических требований, направленные против «Россиады» Хераскова. «Княжнин безмятежно пользуется своею славою, – продолжает он, – Богданович причислен к лику великих поэтов, Дмитриев также. Мы не имеем ни одного комментария, ни единой критической книги. Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж. Б. Руссо». Пушкин считает Державина и Крылова талантливыми, может быть, гениальными поэтами.