Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

— Ты — наш брат, наш.

— Ты не все тут соображаешь, Вуйо. Просто приемник, это тебе любой соберет, а вот передатчик, тут я действительно не совсем собой недоволен.

Вуйо не понимал немецких слов, но он восторженно кивал головой. Так началась их дружба.

Причудливыми и сложными путями поддерживала Мара связь со своей тетей, жившей в Бари. Так удалось установить тайный контакт с английским резидентом на Среднем Востоке. Союзники таким образом узнали о существовании бригады, джуровцы ловили их передачи. Но надежды, возлагавшиеся джуровцами на эти связи, не реализовались. Со всех сторон они получали осторожные обещания, так никогда и никем не выполнявшиеся. Однажды им сообщили о скором прибытии британского офицера, который должен был спрыгнуть с парашютом над их позициями. Но из этого ничего не вышло. В конце концов, они затребовали только одного: медикаментов. Но так их и не получили. В конечном итоге они просто не знали, с кем они в действительности имеют дело, и посчитали для себя опасным сообщать в эфир данные о своем местонахождении. Они перестали пользоваться передатчиком; он стал опасен для них, потому что мог оказаться орудием предательства.

В те осенние дни все оборачивалось против них. Вьючные животные заболели неизлечимой болезнью, и их пришлось забить. Взорвался склад боеприпасов, и никто не знал, как это произошло. Вспыхнула ссора из-за одной женщины, на которую раньше никто не обращал ни малейшего внимания. Ссора имела кровавый исход и оставила после себя разлад в их стане. Усилились настроения подозрительности по отношению к отдельным партизанам, их обвиняли в том, что они уже давно состоят на службе у врага.

Еще оставался непоколебимым авторитет Мары и Сарайака, но «генерал» сильно изменился после смерти доктора. Он не любил больше людей, их вид был ему в тягость, противны их голоса и оживленные жесты. И даже те, кто был предан ему, думали, что на него нельзя рассчитывать, как прежде.

Да, осенние дожди смывали их жалкие остатки. Все чаще случалось так, что люди не возвращались назад с патрульных обходов, даже если они и не столкнулись с врагом. Они просто исчезали, и никому не хотелось разбираться куда.

Их было всего лишь шестьдесят три человека, когда в ночь с двадцатого на двадцать первое октября на них напали и взяли их в плен. Дозорные убили Младена, находившегося вместе с ними, когда тот собрался дать сигнал тревоги. Они были в сговоре с нападающими, с людьми Народного фронта — армии Коммунистической партии Югославии.

Карел сказал:

— Ты, Мара, всегда была упрямой аристократкой. А ты, Сарайак, всегда хотел стать генералом своей собственной бригады, но ты, Дойно, ты обязан был всех их образумить. Еще несколько месяцев назад вам следовало бы прийти к нам. И только потому, что вы не сделали этого, мы привели вас сюда силой. Скажите спасибо!

Он казался выше ростом, чем прежде, сильно похудел, и военная форма зелено-оливкового цвета болталась на нем. Борода мало изменила его внешность, так и казалось, что в следующий момент он сотрет ее с лица, как мыльную пену. Он откинулся на спинку стула, повернулся вполоборота к печке, где громко потрескивали сухие дрова. Большая темная горница в крестьянском доме была превращена в канцелярию. Разобранные по стопкам, на столе лежали бумаги: листовки, папки с делами, карты генерального штаба. На уголке рядом с полупустой бутылкой лежал надкусанный кусок хлеба. Вдоль задней стены стояла длинная лавка, кроме нее было еще четыре стула. Но Карел оставил пленных стоять. Он выслал охрану и опять повернулся к пленным.

— Возможны три варианта решения. Вариант первый: мы объявляем вас главарями фашистской банды и расстреливаем. Вариант второй: мы распространяем версию, будто вы после длительного героического марша с боями пробились к нам, даем каждому из вас представительный, но совершенно бесполезный пост и наблюдаем, как вы медленно опускаетесь на дно, разлагаясь, как хлебный мякиш в мутной воде. Вариант третий: абсолютно ничего. Это означает, что на протяжении нескольких недель вы будете пленными службы безопасности, другими словами, моими арестантами, а потом вас по одному выпустят на свободу. Каждый из вас станет нести службу, как простой партизан, и медленно погибнет: от голода, от чрезмерной усталости или же, если это затянется очень надолго, то при патрульном обходе. От случайной пули. Так, теперь хватит, я говорил достаточно долго. Каждый из вас может что-нибудь сказать мне: что-нибудь ужасно серьезное, решительное, что должно воздействовать на мою душу и что будет действовать только мне на нервы… Молчите? Хорошо. Это мне больше подходит, не так нагоняет скуку. Итак, для Сарайака — вариант первый, для Мары — вариант второй, для Дойно — вариант третий. Имеете ли вы что добавить к этому?

— Да, — сказала Мара. — Ты говоришь точно так же, как твой старый друг — полицейский пес Славко. Меня нисколько не удивляет, я всегда подозревала тебя. И не разыгрывай из себя важную особу, ты, жалкий шпик. Не ты принимал все эти решения — и первое, и второе, и третье. Ты только исполнитель. И если ты еще раз скажешь хоть слово о скуке, как это делал твой коллега Славко во время пыток при допросе, я плюну тебе в лицо.

Карел медленно поднялся, поставил позади каждого из пленных стул, сел опять и сказал:

— Садитесь, пожалуйста, дорогие гости! Мне вовсе не скучно с вами, добро пожаловать к нам, вы ведь народные герои, о которых будет сообщаться в сноске, напечатанной совсем крошечными буковками, в двух, ну, скажем, четырех строчках. И помещена она будет в одной из второстепенных исторических хроник этих лет, и никто не заметит ее. Потом, когда все уже кончится, мы будем решать — обозначить ли в этой сноске бригаду Джуры как «кровавую троцкистско-фашистскую группу приспешников» или как «совершенно незначительную, мелкобуржуазную группировку идеалистов-романтиков». А пока у нас другие заботы, поэтому возникли варианты решений под номерами один, два, три.

Он бросил взгляд на свои золотые часы, быстро вышел и вскоре вернулся с человеком среднего роста, пропустив его в избу первым.

— Хозяин, — сказал он, — вот они, наши гости. — Я их уже проинформировал. Каждый из них знает, у кого какой следующий этап.

— Где-то должен быть кусок сыра, а может, что-нибудь еще осталось и от яйцской ветчины. Неси все сюда. Хлеб у тебя слишком уж черствый, да и шнапс не каждый переносит.

У вошедшего был приятный тембр голоса, слова он произносил негромко, отчетливо артикулируя их тонкими изящно изогнутыми губами. Он сел на место Карела, посмотрел на пленных, на каждого из них по очереди, спокойно и не без дружелюбия. Наконец он сказал:

— Тебя, Вита, я надеялся увидеть раньше, еще в июле тысяча девятьсот сорок первого года. Я разослал тогда людей, чтобы найти тебя. Но прошлое кануло в вечность. Я зарезервировал тогда для тебя руководство штабом. Люди донесли, что твоих родителей, твоей жены и детей нет больше в живых, но что в лапы к усташам ты не попал. Мы думали, ты скрываешься на одном из рудников. Но когда потом поступило донесение от Гезерича, мы, конечно, сразу поняли, что Сарайак это ты и есть. Тебе не следовало связываться с Марой и ее людьми. Карел тебе уже сказал, что готово решение ликвидировать тебя немедленно, но, может, конечно, это и глупо. Ты никогда меня не любил, я и по сей день не знаю почему, но я, я люблю тебя даже сейчас. С другой стороны, ты опасен. Ты ведь согласишься, Вита, с тем, что с политической точки зрения герои удобны только мертвые. Если бы ты хоть дураком был! Или, по крайней мере, каким-нибудь мелкобуржуазным демократом. Но герой, умный и к тому же враждебно настроенный к партии коммунист… Я, право, не знаю, Вита, как ты считаешь, что нам с тобой делать?

Сарайак отодвинул в сторону сыр, словно он вызывал у него отвращение, и медленно сказал:

— Нет, Звонимир, я никогда тебя особенно не любил, я и сейчас терпеть тебя не могу. Ты неплохой парень, но страдаешь извращенным тщеславием заурядного интеллигента, а в наиболее важных вещах твое тщеславие достигает своего апогея.

— Ты переоцениваешь себя, решение твоей участи не такая уж важная вещь.

— Хватит, — сказал Сарайак, поднялся и отбросил пинком стул на середину комнаты. — Кончим! Где тут у вас ставят к стенке?

— Не спеши так, Вита. С сегодняшнего дня тебя зовут просто Иво Коич, ты передан в распоряжение оперативной группы командования. Карел, проводи его в штаб! Теперь с тобой, Мара. С военной точки зрения ты нам не нужна, с политической — ты наш враг. Вариант номер два — это неплохо, но опасно. А как ты думаешь, если мы просто распространим слух, что ты умерла, ну, разрыв сердца, скажем, или что-нибудь в этом духе? Ты останешься, конечно, жива, пока это будет возможно. Спрячешь свои волосы под платок, оденешься как простая крестьянка. И будешь тащиться у нас в обозе вместе с остальными прибившимися. Зеленой бухты тебе никогда больше не видать, и никогда больше не будет новой бригады Джуры. Ну, а что касается тебя, Фабер, тебя мало кто здесь знает. Да и те думают, что ты погиб тогда во Франции, летом тысяча девятьсот сорокового года. По мне, было бы лучше всего, если бы ты тотчас же исчез отсюда, куда-нибудь во Францию или к черту на кулички. Твоя идеология нам не нужна, твоя агитация за Джуру нам не подходит, а твои исторические перспективы действуют нам на нервы. Нам стоит только вышвырнуть тебя отсюда, и через двадцать четыре часа ты окажешься в руках у немцев, другими словами, будешь ликвидирован. Так что оставайся пока здесь еще на несколько дней, политическим заключенным, отрасти себе бороду, можешь поработать для Карела, на радиоперехвате, попереводить для него до тех пор, пока мы сможем избавиться от тебя. Таким образом, я ставлю тебя в известность, что ты высылаешься из Югославии.