Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

— Пришло время, чтобы ты подробнее высказал свое мнение, Дойно, — сказала Мара, — и не только как «министр информации». Ты на стороне Владко или Сарайака?

— Мое мнение в данной ситуации не принесет никакой пользы.

— И все же мне бы хотелось его знать, — сказал Младен. — Если оно правильное, то тогда и пользу может принести.

— Ошибкой было то, что вы дали спровоцировать себя. Не нужно было принимать боя на острове. Вы должны были отсидеться, подождать, пока буря пронесется мимо. Зеленая бухта больше не сможет стать отправной точкой нового движения, а останется едва заметным эпизодом, который скоро забудется, как и все то, что мы делаем.

— Следовательно? — спросил Сарайак резко.

— Следовательно, определяйте смысл всего, что мы сейчас делаем, не целью, к которой мы стремимся, поскольку мы уверены, что не достигнем ее, а ценой наших деяний как таковых.

— Это для меня слишком туманно, — заявил Владко нетерпеливо.

— Пока Гитлер не побежден, мы в опасности быть раздавленными фашизмом. Как только он будет побежден, мы окажемся в опасности быть раздавленными русскими. Если здесь высадятся западные союзники, — это тот счастливый случай, на который рассчитывает Младен, но он мало вероятен, — тогда они опять установят здесь режим Карагеоргиевичей или таких, как Славко. В этом случае наилучшие перспективы для нас — быть посаженными в тюрьмы, а для некоторых расстрелянными при попытке к бегству. Даже в сказках еще не случалось такого, чтобы несколько пшеничных зернышек перемололи на муку мельничные жернова.

— А мы и есть те самые пшеничные зернышки? — спросила Люба. Она не смогла удержаться и рассмеялась.

— А в чем же тогда смысл наших деяний? — спросил Владко.

— В том воздействии, какое они оказывают на нас самих. Мы должны доказать самим себе не столько свое мужество, сколько свою способность, даже погибая, не быть только жертвами.

— Ну, опять полный туман! — прервал его Владко.

— Серна, что оказала сопротивление охотникам, убила некоторых из них и превратила тем самым охоту в слишком опасное предприятие, будет в конечном итоге, конечно, подстрелена, но она погибнет иначе, чем все серны до нее.

— Чудное сравнение, — сказал Драги. Сразу, как только свечка погасла, он заснул и теперь проснулся буквально всего несколько минут назад. Он прекрасно отдавал себе отчет, что их положение тревожно. Немало молодых людей из тех, кого он «протащил» в бригаду, уже убиты. Он осознавал свою ответственность за это. Суровые трудности бесконечных переходов, никогда не утоленный до конца голод стали для него ежедневной нормой. Однако вот уже несколько недель он жил в оазисе счастья: он любил молодую женщину, которая самостоятельно нашла дорогу к джуровцам. Вот уже несколько дней, как он обрел уверенность, что и она его любит. Правда, все оставалось по-прежнему, конечно, так, его партизанская жизнь, опасное патрулирование днем и ночью, но теперь он себя и все, что он делал, видел в ином свете.

Ему казалось, что только теперь он живет по-настоящему, и у него, как у всех влюбленных, появилось свое измерение времени. Оно придавало мгновениям встречи особую значимость, распространявшуюся и на остальное время. Смерть и гибель ходили рядом, но то был момент вероятности, а счастье от близости любимой было осязаемым и безграничным.

Сейчас, окончательно проснувшись, он, правда, слушал, что говорила Мара и что возражали ей Владко и Дойно, но мысли его были с той высокой худой женщиной, которая всего лишь в сотне шагов отсюда ждала его. Она не спросит, почему он пришел так поздно и какое они приняли решение, она только произнесет его имя — Дра-а-ги, — растягивая «а» и как бы вопрошая.

— Вся трудность в том, Дойно, что ты перестал мыслить политически, — разочарованно заключил Владко. — Нам нужно решить политическую проблему, а не философскую и не этическую. Ты потерял здравое чувство реальности.

— А ты, Владко, думаешь, что мы еще можем делать политику? — возразил Дойно. — Но у нас нет власти, и, что еще важнее, мы и не хотим ее завоевать. Ибо знаем, что будем вынуждены злоупотребить ею, если завоюем ее только силой. В этой войне миллионных армий мы, по-видимому, единственная формация, олицетворяющая собой чистоту морали и философии.

— Прости, но я не могу больше выдерживать эту болтовню! — сказал Владко громко. Он резко вскочил, ткнулся головой в мокрый брезент, помедлил немного и опять опустился на рюкзак.

— А почему нет? — спросил Младен.

— Любому ребенку или последнему дураку ясно, что эффективность для нас всё, и только она является определяющей. А тут приходит Дойно и проповедует нам политическую и моральную чистоту. Мы будем счастливы, если сможем через неделю дать каждому нашему бойцу по горстке кукурузы в качестве дневного рациона, а он толкует нам про чистоту, как про нашу основную заботу. Если и завтра целый день будет лить дождь, мы все размокнем, как шкуры у дубильщика, а у него, видишь ли, философские проблемы. А если дождь прекратится, то немецкие самолеты опять найдут нас, и у Сарайака появится возможность для еще более отрадной статистики: у нас опять относительно возрастет количество оружия в расчете на одного человека, потому что наверняка нас на сотню, две станет меньше. Нет, я не могу больше этого выдержать.

— Ты наверняка сможешь это выдержать, Владко, если задумаешься над тем, что миллионные армии не намного «эффективнее» нас — во всяком случае, по своему конечному эффекту. Поражение, которое они нанесут врагу, будет, конечно, иметь большое значение, это так, но, однако же, их победа не будет стоить и выеденного яйца. А следовательно, гораздо меньше, чем горстка кукурузы. Твоя «эффективность» гонит тебя, как амок, и обрекает на бессмысленную смерть. Но прежде чем ты уйдешь, выслушай мое предложение: собрать бригаду и объяснить ей сложившуюся ситуацию. Пусть все решится простым голосованием.

— Безумие! — воскликнул Владко, Драги присоединился к нему. Но большинство приняло это предложение.

Бригада подавляющим большинством решила ни к кому не присоединяться и немедленно сократить продовольственный рацион. Они упорно хотели выдержать до конца, каким бы он ни был.

А конец приближался с каждым днем. Бригада постоянно находилась под перекрестным огнем, как гонимая сразу многими охотниками дичь.

Владко еще летом попал в руки усташей. Они замучили его до смерти. Драги повесили немцы. Краль умер естественной смертью, от легочного кровотечения.

Это случилось в те августовские дни, когда они впервые после многих недель могли позволить себе передохнуть. Они выскользнули из расставленных сетей, и враг на несколько дней потерял их след.

— Днем хотя и жарко, но вечера зато прохладные и приятные, — сказал Краль. — Я никогда не стремился быть героем и умру не на поле брани, а где-нибудь в тенечке, на холодке. Потому что теперь, мой дорогой друг, пробил мой час, и я хочу умереть.

Сарайак молча сидел рядом. Дружба, долгие месяцы связывавшая его с доктором, никогда не была многословной. Едва ли кто мог сказать, что притягивало их друг к другу. Но было ясно, что смерть одного нанесет незаживающую рану другому.

— Жаль, что с нами нет баронессы. Она бы просто запретила мне умирать. Но, возможно, она и сама изменилась с тех пор, как побывала в тюрьме и постояла у позорного столба. И то, что она, дабы обрести свободу, должна была в конце концов выйти замуж за Преведини, это, пожалуй, самый тяжкий удар для нее. Фабер, посмотрите на Сарайака. У него такой комичный вид, словно он хочет сказать мне: «Хватит болтать, умирать пора!»

— Вуйо везде пройдет, — сказал Сарайак. — Завтра он должен вернуться назад с лекарствами.

— Только через несколько лет появится верное средство от этой болезни. И ты посыплешь мне его на могилу, Сарайак. Ну не делай такого серьезного лица, ты портишь мне все удовольствие. Кстати, по поводу удовольствия, Фабер. Я хотел рассказать вам одну историю, в которой вы сыграли некую роль, сами того не ведая. Но чуть позже, мне вдруг опять стало трудно говорить.

Доктор Краль умер только через четыре дня, за несколько часов до того, как примерно триста пятьдесят человек, все, что осталось от бригады, должны были снова тронуться в путь. Так что у него еще хватило времени рассказать Дойно давно обещанную «веселенькую историю». Он вспомнил сначала 1931 год, то лето, когда они частенько встречались друг с другом в хорватской столице. Тогда-то, почти одиннадцать лет назад, Дойно и обратился к нему. Он должен был еще вечером того же дня, а это была суббота, проводить одного молодого немца до австрийской границы. Жена Краля отдыхала на озере, недалеко от того места, где этот Йозмар Гебен мог найти своих друзей по партии, студентов, разбивших там палаточный лагерь. Один из них взялся переправить Гебена на следующий день тайком через границу.