Тот же Шпеер свидетельствовал, что Гитлера раздражало демонстративное вегетарианство Рудольфа Гесса, совершенно немотивированное с его, Гитлера, точки зрения: «Гесс бывал частым гостем за столом Гитлера в Канцелярии. Однако однажды Гитлер обнаружил, что его заместитель принес с собой свою вегетарианскую пищу, которую стал разогревать в кухне. Когда Гитлер укорил его, Гесс пояснил, что находится на особой диете из «биологически активных» продуктов. Гитлер сказал ему, что в таком случае ему нужно обедать дома. После этого Гесс не так часто бывал за обедом».[899] Понятно: Гесс ведь не был убийцей (не считая жертв со стороны противника на фронтах Первой Мировой войны) и не имел врагов, заинтересованных в мести лично ему, — так этот-то что выпендривается?!.
На фоне всех этих серьезных фобий фюрера и их истинных мотивов приведенный выше рассказ Гитлера о том, как он якобы напился в 1905 году, а потому перестал потреблять алкоголь, выглядит веселеньким и неправдоподобным анекдотом.
К нему мы теперь и возвращаемся, совершив изрядный круг по другим историям и обстоятельствам.
Едва ли эта история была выдумкой (кроме, разумеется, ее последней фразы, как уже отмечалось). Так, возможно, примерно и происходило в 1905 году, как было рассказано Гитлером в 1942-м — и вовсе ничего удивительного не было в том, что подвипивший юнец-хулиган использовал школьное свидетельство вместо туалетной бумаги! Это вполне соответствовало и его трезвым взглядам на роль учебы в его личной жизни, и его страстному желанию окончательно освободиться от этой учебы, осуществленному достаточно вскоре.
Был, конечно, в этом эпизоде и определенный негативный момент для него самого — тягостная беседа Гитлера с директором училища, но в конечном итоге по ходу рассказа и этот директор остался осмеянной и униженной фигурой, так что все происшедшее должно было доставлять годы спустя лишь удовольствие Гитлеру, ударившемуся в воспоминания. Он-таки и испытывал такое удовольствие — это ясно отражается в залихватски-хулиганском тоне рассказа! Да иначе он ничего подобного и не рассказывал бы!
Никакого повода завязать с пьянством такая история доставить не могла и, очевидно, не доставила. Такую историю, наоборот, было бы естественно многократно и регулярно рассказывать долгие годы спустя — также во время пьянок. Так бы, вероятно, и происходило, если бы Гитлер не прекратил собственное участие в пьянках — по серьезным и едва ли веселым причинам, которыми он, несомненно, никак не мог искренне делиться с окружавшими его лицами.
Тем не менее, именно данная история и была выбрана самим Гитлером для того, чтобы как-то объяснить окружающим якобы истинные причины его трезвенности. Каким-то определенным образом эта история, следовательно, ассоциировалась у него с настоящим поводом, повлиявшим на него в данном направлении.
При этом было бы вполне естественным, если в буквальный рассказ, воспроизведенный Гитлером, вкрались его собственные тщательно скрываемые мысли и чувства относительно того, что и как происходило с ним на самом деле в тот момент, когда происходило нечто действительно ужасное, отвратившее его от последующего злоупотребления алкоголем.
И вот тут-то нам и должна помочь техника, отработанная в психоаналитической рецепторике Зигмунда Фрейда.
Главное, как мы полагаем, что объединяет приведенный рассказ Гитлера с тем неизвестным нам истинным сюжетом, произведшим на него неотразимое впечатление, — это сходство общей обстановки и ситуации. Детали, свидетельствующие об этом сходстве, разбросаны по всему рассказу Гитлера — и явно выделяются из него.
Дело в обоих случаях происходило, по-видимому, в крестьянском трактире, где было очень весело: мы кутили вовсю — это деталь № 1, относящаяся одновременно и к тому, что рассказывал Гитлер, и к тому, чего он рассказывать не решался.
Мы там пили и говорили ужасные вещи — это деталь № 2, существенная приведенной странной подробностью: какие-такие ужасные вещи вообще могли говорить подвыпившие школяры? Уже это — весьма интересная деталь!
Как все это было в точности, я не помню… мне пришлось потом восстанавливать события. На следующий день меня разбудила молочница, которая… нашла меня на дороге — это деталь № 3, объединяющая рассказ Гитлера с тем истинным событием, которое он скрывал; молочница, естественно, едва ли могла появляться дважды и относилась, по-видимому, только к одной истории из двух, случившихся с Гитлером (рассказанной и нерассказанной), к какой именно — не известно, но это, конечно, хотя и красочная, но не принципиальная подробность!
Заметим однако, что молодой человек, заснувший пьяным ночью на дороге даже в условиях климата благодатной Австрии, мог зимой вовсе не проснуться к утру или, по крайней мере, мог существенно отморозить какие-нибудь жизненно важные органы тела! Гораздо естественнее было бы то, что подобный рассказ относился бы к летнему времени, а не к февральскому завершению семестра!
К тому же, повторим, Гитлер не очень-то и контачил в те годы со своими сверстниками — к чему бы это было им стремиться к столь тесному взаимному общению и искать развлечения в бурных совместных попойках? Еще одна деталь к тому же: почему на следующий день, когда Гитлер якобы выяснял отношения с «мамочкой», вроде бы начисто отсутствовали эти остальные участники совместной пирушки — и ничем не помогли даже воспоминаниям похмельного Гитлера?
И вот, наконец, решающая деталь № 4, которая никак не может вписываться в воспроизведенный рассказ Гитлера, а целиком относится по смыслу к той истории, которую он постарался скрыть: «мамочка» /…/ дала мне 5 гульденов!
Вот тут-то Гитлер и проговорился окончательно! Никаких гульденов никто ему в феврале 1905 года давать не мог: они не ходили в свободном обращении и не принимались к платежам аж с 1 января 1900 года!
Пьянка же никак не могла происходить до 1900 года — Гитлер тогда до пьянок еще не дорос!
Круг замкнулся — теперь мы можем догадаться, что же постарался скрыть Гитлер.
Эта переломная история, сломавшая всю последующую жизнь Гитлера, относится, очевидно, к лету 1908 года, а крестьянский трактир, которым когда-то владел его прадед, находился, естественно, в Шпитале. Там-то Гитлер и отмечал успешное завершение очередной непростой операции: он добрался до собственного тайника и загрузил в свой багаж очередную, вторую по счету, часть сокровищ, доставшихся ему от Иоганна Непомука. Теперь можно было расслабиться и отметить это дело в трактире.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});