время хозяин часто бывал пьян. Да, в ту ночь, когда наверху прозвучал выстрел, он помогал уложить хозяина в постель. Да, в последний день, когда Кэнди уже уходил, хозяин потребовал у него виски, но получил отказ. Нет, он не знал, как идет литературная работа мистера Уэйда, но видел, что хозяин в плохом настроении. Он то бросал написанное в корзину, то снова доставал.
Нет, он никогда не слышал, чтобы мистер Уэйд с кем-нибудь ссорился. И так далее. Коронер долго наседал на него, но толку не добился. Кто-то хорошо порепетировал с Кэнди.
Эйлин Уэйд была одета в черное с белым. Она была бледна и говорила четким тихим голосом, который не мог исказить даже микрофон. Коронер обращался с ней, как с хрустальной вазой. Задавал вопросы так, словно с трудом сдерживал рыдания. Когда она сошла со свидетельского места, он встал и поклонился, а она ответила слабой беглой улыбкой, от которой он чуть не подавился собственной слюной.
Она было миновала меня не глядя, но в последний момент повернула голову на пару дюймов и еле заметно кивнула, словно давным-давно где-то со мной познакомилась, но забыла, кто я такой.
Когда все кончилось, на ступеньках мэрии я наткнулся на Оулза. Он любовался сверху уличным движением, вернее притворялся, что любуется.
— Отлично сработано, — сказал он, не поворачивая головы. — Поздравляю.
— Вы сами отлично поработали с Кэнди.
— Это не я, детка. Прокурор решил, что сексуальной стороной заниматься не стоит.
— Какой это сексуальной стороной? — Тут он взглянул на меня.
— Ха, ха, ха, — промолвил он. — К вам это не относится. — Он принял отрешенный вид. — Слишком много лет я их наблюдаю. Утомился. Эта — особой марки. Высшего качества, для избранных. Пока, фраер. Позвоните, когда начнете носить рубашечки по двадцать долларов. Заскочу, помогу вам надеть пиджак.
Вокруг вверх и вниз по ступенькам сновали люди. Мы стояли неподвижно.
Оулз вынул из кармана сигарету, поглядел на нее, бросил на бетон и растер в крошку каблуком.
— Добро переводите, — сказал я.
— Всего лишь сигарета, приятель. Это еще не вся жизнь. Будете жениться на этой даме?
— Пошли вы знаете куда. — Он горько рассмеялся.
— Я тут поболтал с нужными людьми на ненужные темы, — язвительно сообщил он. — Возражения есть?
— Нет возражений, лейтенант, — сказал я и стал спускаться по ступеням.
Он сказал что-то мне вслед, но я не остановился.
Я пошел в закусочную на Цветочной улице. Она была мне как раз под настроение. Грубо намалеванное объявление над входом гласило: «Только для мужчин. Собакам и женщинам вход воспрещен». Обслуживание было на этом же уровне. Официант, швырявший вам в лицо тарелку, был небрит и брал чаевые без приглашения с вашей стороны. Еда была простая, но очень хорошая, а темное шведское пиво ударяло в голову не хуже «мартини».
Когда я вернулся в контору, зазвонил телефон. Оулз сказал:
— Еду к вам. Надо поговорить.
Он, наверно, звонил из голливудского участка или поблизости, потому что оказался в конторе через двадцать минут. Устроившись в кресле для посетителей, он скрестил ноги и проворчал:
— Я лишнего наговорил. Простите. Забудьте об этом.
— Зачем же забывать? Давайте вскроем нарыв.
— Я не против. Только втихаря. Вас некоторые недолюбливают. Я за вами особого жульничества не замечал.
— Что это была за хохма насчет рубашек по двадцать долларов?
— Да ну, это я просто разозлился, — сказал Оулз. — Из-за старика Поттера. Вспомнил, как он велел секретарю сказать адвокату, чтобы через прокурора Спрингера капитану Эрнандесу сообщили, что вы его личный друг.
— Зря он так беспокоился.
— Вы же с ним знакомы. Он вас принимал.
— Я с ним знаком, точка. Он мне не понравился, но, может быть, я просто завидую. Он посылал за мной, чтобы дать мне совет. Он большой, жесткий, не знаю, какой еще. Не думаю, что жулик.
— Чистыми руками сто миллионов не сделаешь, — сказал Оулз. — Может, те, которые наверху, и считают себя чистенькими, но где-то на их пути людей прижимают к стенке, у маленьких скромных предприятий выбивают землю из-под ног, и они распродаются за гроши, приличные люди теряют работу, на бирже мухлюют с акциями, голоса в советах компаний покупают почем зря, а крупные юридические фирмы получают по сто тысяч за обход законов, которые нужны народу, но не нужны богатым, потому что они подрывают их доходы. Большие деньги — большая власть, а большую власть употребляют не всегда во благо. Такова система. Может, лучше и не бывает, но одеколоном от нее не пахнет.
— Вы красный, что ли? — заметил я, просто чтобы его подразнить.
— Этого я не знаю, — презрительно ответил он. — Меня еще на расследование не вызывали. Как вам понравился вердикт, что Уэйд покончил с собой?
— А вы чего ожидали?
— Да, наверное, ничего другого. — Он положил на стол крепкие руки с короткими пальцами и посмотрел на покрывавшие их крупные темные веснушки. — Старею я. Эти коричневые пятна называются кератоз. Появляются только после пятидесяти. Я старый полицейский, а старый полицейский — это старая сволочь. Не нравится мне кое-что в деле Уэйда.
— Например? — Я откинулся и стал глядеть на сеть морщинок у него вокруг глаз.
— Когда что-то не сходится, я это прямо чую, хоть ни черта и не могу поделать. Остается только сидеть и чесать языком. Не нравится мне, что он не оставил записки.
— Он был пьян. Возможно, это был просто внезапный безумный импульс.
Он вскинул светлые глаза и убрал руки со стола.
— Я обыскал его стол. Он писал письма сам себе. Писал и писал без остановки. Пьяный или трезвый, от машинки отрывался. Много там бреда, есть и смешное, а есть и грустное. Что-то у него засело в мозгах. Он крутился вокруг да около, но прямо про это не писал. Такой парень перед самоубийством оставил бы письмо на двух страницах.
— Он был пьян, — повторил я.
— Ему это не мешало, — утомленно произнес он. — Потом мне не нравится, что он проделал это у себя в кабинете, как будто хотел, чтобы труп нашла жена. Ладно, пусть он был пьян. Все равно, мне это не нравится. Еще мне не нравится, что он спустил курок как раз, когда шум моторки заглушил выстрел.
Ему-то это зачем? Опять совпадение, да? И еще одно совпадение, что жена забыла ключи, когда у прислуги выходной, и ей пришлось звонить в дверь.
— Она могла бы обойти дом кругом, — заметил я.
— Да, знаю. Речь идет обо всей ситуации. Открыть дверь некому, кроме вас, и она заявляет на следствии, будто не знала, что вы были