увешаны фотографиями лошадей, и на каждой фотографии шериф Петерсен присутствовал лично. Углы его резного письменного стола были сделаны в форме лошадиных голов. Отполированное копыто в оправе служило чернильницей, в другое такое же был насыпан белый песок и воткнуты ручки. На обоих — золотые пластинки с надписями каких-то памятных дат. На девственно чистом блокноте лежал пакет табака «Билл Дерхэм» и пачка коричневой папиросной бумаги. Петерсен курил самокрутки. Он мог свернуть сигарету одной рукой, сидя верхом на лошади, что часто и делал, особенно когда выезжал перед парадом на большой белой кобыле, в мексиканском седле, красиво изукрашенном мексиканским серебром. В этих случаях он надевал плоское мексиканское сомбреро. Наездник он был прекрасный, и лошадь всегда точно знала, где трусить смирно, где взбрыкнуть, чтобы шериф, величественно улыбаясь, привел ее в чувство одной рукой. Этот номер был отработан что надо. У шерифа был красивый ястребиный профиль, и хотя под подбородком слегка обозначалась дряблость, он знал, как держать голову, чтобы не было слишком заметно. В каждый свой фотопортрет он вкладывал много труда. Ему шел уже шестой десяток, и отец его, родом из Дании, оставил ему в наследство кучу денег. Шериф не был похож на датчанина — волосы темные, кожа смуглая. Бесстрастной величавостью он скорее напоминал деревянную фигуру индейца — рекламу табачной лавки, и по уму немногим от него отличался. Но мошенником его не называли ни разу. Под его началом служили мошенники, и они дурачили его так же, как всех остальных, но к шерифу Петерсену ничего такого не приставало. Его просто снова и снова избирали шерифом без всяких усилий с его стороны, он гарцевал на парадах на белой лошади и допрашивал подозреваемых под взглядом фотокамер. Так гласили надписи под фотографиями. На самом деле он никогда никого не допрашивал, потому что не умел. Просто садился за стол, сурово глядя на подозреваемого и демонстрируя камере свой профиль. Сверкали вспышки, фотографы подобострастно благодарили шерифа, подозреваемого уводили, так и не дав ему рта открыть, а шериф уезжал на свое ранчо в долине Сан-Фернандо. Туда ему легко было дозвониться. Если не удавалось связаться с ним лично, ты мог побеседовать с кем-нибудь из его лошадей. Время от времени, поближе к выборам, какой-нибудь неопытный политик, пытаясь отобрать у шерифа Петерсена его пост, начинал называть его «Цирковым наездником», или «Репутацией, построенной на профиле», но из этого ничего не получалось. Шерифа Петерсена все равно избирали опять — как живое свидетельство, что у нас в стране можно вечно занимать крупный выгодный пост, если у тебя рыльце не в пушку, фотогеничная внешность и язык держится за зубами. А уж если хорошо смотришься на лошади, цены тебе нет.
Когда мы с Оулзом вошли, шериф Петерсен стоял у окна, а фотографы гуськом удалялись через другую дверь. На шерифе была белая шляпа «стетсон».
Он свертывал сигарету. Уже намылился домой. Он сурово взглянул на нас.
— Кто это? — осведомился он густым баритоном.
— Это Филип Марло, шеф, — ответил Оулз. — Тот, что был в доме Уэйдов; когда застрелился хозяин. Будете с ним фотографироваться?
Шериф внимательно изучил меня.
— Не стоит, — изрек он, поворачиваясь к высокому мужчине с усталым лицом и с седеющими стальными волосами. — Если понадобится, я буду на ранчо, капитан Эрнандес.
— Слушаюсь, сэр.
Петерсен прикурил сигарету от кухонной спички. Чиркнул ее об ноготь. Шериф Петерсен зажигалок не признает. Мы такие: сами крутим, одной рукой прикуриваем.
Он попрощался и отбыл. За ним вышел тип с бесстрастным лицом и жесткими черными глазами — его личный телохранитель. Капитан Эрнандес подошел к столу, сел в огромное шерифское кресло, а стенографист в углу отодвинул столик от стены, чтобы не тыкаться в нее локтем. Оулз присел к столу, вид у него был вполне довольный.
— Ну, Марло, — отрывисто произнес Эрнандес. — Выкладывайте.
— А почему меня не сфотографировали?
— Вы же слышали, шериф не захотел.
— Да, но почему? — жалобно заныл я. Оулз рассмеялся.
— Не притворяйтесь, сами знаете почему.
— Неужели потому, что я высокий, смуглый и красивый, он не хочет со мной сниматься?
— Прекратите, — холодно распорядился Эрнандес. — Давайте показания. С самого начала.
Я рассказал с самого начала: моя встреча с Говардом Спенсером, знакомство с Эйлин Уэйд, ее просьба найти Роджера, приглашение к ним в дом, разговоры с Уэйдом, и как я нашел его без чувств под кустами, и все остальное. Стенографист записывал. Никто меня не прерывал. Все это было правдой. Правда и ничего, кроме правды. Но не вся правда целиком. Что уж я пропустил, это мое дело.
— Хорошо, — сказал наконец Эрнандес. — Но кое-чего не хватает. — Этот капитан был спокойный, опытный, опасный парень. Нужен же был шерифу хоть один знающий человек. — В ту ночь, когда Уэйд выстрелил у себя в спальне, вы входили в комнату миссис Уэйд и пробыли там какое-то время за закрытой дверью. Что вы там делали?
— Она позвала меня узнать, как он себя чувствует.
— Зачем вы закрыли дверь?
— Уэйд как раз засыпал, и я не хотел шуметь. Да и слуга околачивался поблизости с большим ухом. Дверь закрыть попросила она. Я тогда не думал, что это имеет какое-то значение.
— Сколько вы там пробыли?
— Не знаю, минуты три.
— А я говорю, что вы провели там пару часов, — холодно заявил Эрнандес. — Вам понятно?
Я взглянул на Оулза. Оулз ни на что не глядел. Жевал, как обычно, незажженную сигарету.
— Вас неверно информировали, капитан.
— Посмотрим. Выйдя из ее комнаты, вы пошли в кабинет и провели ночь на диване. Вернее, может быть, остаток ночи.
— Было без десяти одиннадцать, когда он позвонил мне домой. И около трех, когда я в последний раз вошел в кабинет. Называйте это остатком ночи, если хотите.
— Приведите этого парня, — велел Эрнандес.
Оулз вышел и привел Кэнди. Кэнди посадили на стул. Эрнандес задал ему несколько вопросов — кто он такой и прочее. Потом сказал:
— Ну, Кэнди, — будем называть так для краткости — что же случилось, когда вы помогли Марло уложить Уэйда в постель?
Я примерно знал, чего ожидать. Кэнди изложил свою версию тихим злобным голосом, почти без акцента. Видно, он по желанию мог его включать и выключать. Версия состояла в том, что он пошел вниз и посидел там, на случай, если вдруг его позовут. Сидел сперва в кухне, где приготовил себе поесть, потом — в гостиной. В гостиной, сидя в кресле около входной двери, он увидел, что Эйлин Уэйд стоит в дверях своей спальни и раздевается. Она надела халат на голое тело, а потом я вошел