— Изыди, творенье Сета…
Тан медленно отдалялся от меня. Каждый новый вдох требовал все больших усилий, и я слышал, как кровь бурлит у него в легких, словно прячущееся в трясине чудовище.
Я смешал для него настой сонного цветка, но он не захотел выпить.
— Я хочу прожить каждую минуту своей жизни. Даже самую последнюю.
— Что еще я могу для тебя сделать?
— Ты уже слишком много сделал для нас. Но нашим просьбам, кажется, не будет конца.
Я покачал головой.
— Я все готов отдать вам.
— У меня есть к тебе последняя просьба. Во-первых, я хочу, чтобы ты никогда не говорил Мемнону, кто его настоящий отец. Он должен верить, что в его жилах течет кровь фараона. Ему предстоят великие дела, и ничто не должно мешать ему.
— Он гордился бы твоей кровью не меньше, чем кровью фараона.
— Поклянись, что никогда не расскажешь ему.
— Клянусь, — сказал я, и Тан замолчал на некоторое время, собираясь с силами.
— У меня есть еще одна просьба.
— Я заранее обещаю выполнить ее.
— Береги мою женщину, ту, которая никогда не сможет стать моей женой. Береги и храни так, как делал ты все эти годы.
— Ты же знаешь, я буду беречь ее.
— Да, я знаю, потому что ты всегда любил ее так же сильно, как и я. Береги Лостру и детей. Я отдаю их в твои руки.
Он закрыл глаза, и я подумал, что конец близок, но силы его превосходили силы обычных людей. Через некоторое время Тан открыл глаза.
— Я хочу видеть царевича.
— Он ждет тебя на террасе, — ответил я и вышел из-за занавески наружу.
Я увидел Мемнона у дальнего конца террасы. Масара была рядом с ним, они стояли, не касаясь друг друга. Лица их были серьезны, говорили приглушенными голосами. Оба обернулись, когда я вышел.
Мемнон сразу направился ко мне, оставив девушку одну. Он прошел прямо к постели Тана и остановился над ним. Тан улыбнулся, но улыбка получилась неуверенной. Я знал, каких усилий она ему стоила.
— Ваше высочество, я научил вас всему, что знаю о войне, но я не могу научить вас жизни. Каждый человек должен учиться сам. Больше мне нечего сказать вам перед тем, как я отправлюсь в свое последнее путешествие. Я должен сказать только одно: я благодарен вам за счастье жить с вами рядом, знать вас все эти годы и верно служить вам.
— Вы всегда были для меня больше, чем учителем, — тихо ответил Мемнон. — Вы были для меня отцом, которого я не знал.
Тан закрыл глаза, и по его лицу прошла гримаса боли. Мемнон наклонился и пожал его руку.
— Боль такой же враг, как и все остальные, и ей нужно противостоять. Ты сам учил меня этому, вельможа Тан.
Царевич решил, что гримаса боли вызвана раной, но я понимал, какие муки испытывает Тан, когда слышит слово «отец» в устах Мемнона.
Тан открыл глаза.
— Спасибо, ваше высочество. В вашем присутствии мне легче переносить последние страдания.
— Называй меня другом, а не высочеством. — Мемнон опустился перед ним на колени, не выпуская руки.
— Я хочу сделать тебе подарок, друг, — от сворачивающейся в легких крови голос Тана начал слабеть. Он нащупал рукоять голубого меча на постели, но не хватило сил поднять его.
Тан поднял руку Мемнона со своей руки и положил ее на рукоять меча.
— Он теперь твой.
— Я буду вспоминать о тебе всякий раз, когда вытащу его из ножен. Всякий раз, когда мне придется обнажить его в бою, я буду произносить твое имя. — Мемнон взял меч в руки. — Ты оказываешь мне великую честь.
Мемнон поднялся, отошел на середину комнаты с мечом в руке и встал в классическую позу фехтовальщика. Прикоснулся клинком к губам, приветствуя человека, лежащего на постели.
— Так ты учил меня.
Потом начал выполнять упражнения с мечом, которым Тан научил его с раннего детства. Он показал двенадцать оборонительных движений, а потом перешел к колющим и рубящим ударам, безупречно выполняя их. Серебристый клинок кружился в воздухе, как атакующий орел, пел и свистел в руках, и пляшущие лучи света освещали сумерки комнаты.
Мемнон закончил упражнения прямым колющим ударом в горло воображаемого врага. Потом опустил меч вниз и оперся на клинок, поставив обе руки на рукоять.
— Ты хорошо научился владеть клинком, — кивнул ему Тан. — Мне больше нечему учить тебя. Скоро настанет время моего ухода.
— Я побуду с тобой.
— Нет, — Тан усталым жестом остановил его. — Судьба ждет тебя под открытым небом, а не в этой темной комнате. Ты должен выйти к ней навстречу, не оглядываясь. Таита побудет со мной. Бери девушку, отправляйся к царице Лостре и приготовь ее к вести о моей смерти.
— Уходи с миром, вельможа Тан. — Мемнон не стал нарушать торжественность момента бессмысленными спорами. Он подошел к постели и поцеловал отца в губы. Потом повернулся и, не оглядываясь, вышел из комнаты с голубым мечом в руках.
— Иди навстречу славе, сын мой, — прошептал Тан и отвернулся к стене. Я сидел у его ног и смотрел на грязный каменный пол. Мне не хотелось видеть слезы человека такой породы, как Тан.
НОЧЬЮ меня разбудил бой грубых деревянных барабанов шилуков, раздававшийся в темноте. Их печальные голоса пели похоронную песню, от которой дрожь прошла по моему телу. Светильник у постели Тана почти погас и начал шипеть. По стенам двигались чудовищные тени, словно стервятники, хлопая крыльями, усаживались вокруг трупа. Я медленно, нехотя подошел к Тану. Я знал, что шилуки не ошиблись: чутье редко обманывает их в подобных делах.
Тан лежал в той же позе, лицом к стене, но когда я прикоснулся к плечу, оно уже было холодным. Непреклонный дух покинул тело.
Я сидел рядом с ним весь остаток ночи и оплакивал его вместе с шилуками.
На рассвете я послал за бальзамировщиками.
Я НЕ МОГ ПОЗВОЛИТЬ грубым рукам низких мясников потрошить моего друга. Я сам сделал разрез в левом боку, и разрез этот, выполненный рукой хирурга, был ровным и аккуратным, не то что огромная рваная рана, нанесенная рукой гробовщика.
Через этот надрез я вынул внутренности. Трепет охватил меня, когда великое сердце Тана легло в мои ладони. Мне казалось, будто я чувствую мощное биение души в этом телесном сосуде. С любовью и почтением поместил я его обратно в грудную клетку и со всем искусством, на какое способен, зашил надрез в боку и рану на груди, оставленную голубым клинком.
Я взял бронзовую ложечку и вводил ее в ноздри до тех пор, пока она не уперлась в тонкую перегородку. Затем одним сильным толчком я пронзил тонкую кость и вычерпал мякоть из полости черепа. Только после этого смог передать тело бальзамировщикам.
Хотя делать мне больше было нечего, я оставался с телом Тана все последующие сорок дней мумификации, которые прошли в холодном и сумрачном Адбар Сегеде. Сейчас, вспоминая об этом, я считаю, что проявил слабость. Я не мог вынести горя своей госпожи, когда до нее дойдет весть о смерти Тана. Я позволил Мемнону выполнить долг, который по праву был моим. Я прятался с мертвым телом тогда, когда мне следовало быть с живыми, которым я обязан гораздо больше. Я всегда был трусом.