— Готов жить где угодно, хоть в райском шалаше! — сказал.
Надя тоже с удовольствием осталась бы в своей квартире, чувствуя, что ей нелегко будет менять свои привычки, подчиняясь чужому укладу жизни, но перечить Льву не захотела.
— Не вздумай прописываться у мужа! — предупредила Аня. — Жить со свекрухой, лучше удавиться!
Но Надю никто и не приглашал прописываться, наоборот, Серафима Евгеньевна очень деловито посоветовала:
— Можно сдавать, разумеется, за деньги!
Наде стало неловко и совестно. Она представила себе, с каким презрением к ней отнесутся ее девушки-плиточницы.
— Мы еще не решили, где будем жить! — резко отрезал Володя-
— Не обращайте внимания, Надя, у нас иногда бывают мелкобуржуазные экскурсы в прошлое, — дружелюбно шепнула ей Татьяна.
Подъезжая к дому, Надя, повинуясь внезапному порыву, сказала:
— Знаешь, Володя, я очень боюсь, что не приживусь в вашей семье…
— Почему?
— Буду кусаться! Ты же меня назвал Нагайна!
— Не я, а Киплинг.
Открывая дверь ключом, она заметила, как замкнулось и погрустнело его лицо.
— Я постараюсь, конечно! — поспешила успокоить его Надя, протянув на прощанье руку.
— Все будет хорошо, если ты не будешь обращать внимания на ее слова. Родителей не выбирают! А потом в мае они все уберутся до октября на дачу. Мы будем одни! — и заговорщицки улыбнулся ей. — Я очень тебя люблю!
— Я тоже! — прошептала Надя, закрывая дверь, а про себя добавила: «Постараюсь полюбить тебя».
Накануне праздника 1 Мая, вечером, заехал Володя.
— Поедем иллюминацию смотреть!
Москва украсилась тысячами разноцветных лампочек. На улице Горького и на Красной площади было светло, как днем. «Слава КПСС» — сияли лампочки на всех домах, словно и впрямь всем было радостно и весело жить. Из всех репродукторов, а они висели чуть ли не на каждом углу и столбе, неслись бодрящие и веселящие душу песни.
— Ну, ладно, хватит. Хорошего, да понемногу! Отвези меня домой, — попросила Надя. Она с удовольствием отметила, что портреты вождей ей были незнакомы, а на здании ГУМа только трое: Ленин, Маркс, Энгельс, а «великого вождя» не было.
— Рано еще, поехали к нам, вчера телевизор установил.
— Я завтра уезжаю на день, хочу встать пораньше.
— Как? Ты хочешь уехать на Первое мая? — чуть не с обидой спросил Володя.
— Да! А что такого?
— Мы могли бы пойти на парад, у папы билеты будут, а вечером…
— На парад? Пойдем, когда не у папы, а у тебя билеты будут. — А вообще, стоять около трибуны?..
Он уже уловил недобрый тон ее вопроса; — Не обязательно!
— Смотреть, как корячатся, лезут на мавзолей деятели коммунистической партии, и умиленно улыбаться? Такой радости я не заслужила!
— Хорошо, хорошо! — поспешил прервать ее Володя. Главное— не допустить вспышку.
А вспышка легко могла возникнуть. Надя была все еще под впечатлением разговора с Арутюновым. «Новые пришли, выпустили уголовников, а Воркута все еще существовала, полна лагерей. Амнистии политическим никто не давал, и пересмотры двигались куда медленнее, чем в свое время аресты. Тем редким счастливчикам, кому удавалось освободиться, еще предстояли ссылка и поражения в правах, (черт с ними, с поражениями, подумаешь, в выборах не участвовать! Провались они!). Конечно, выпускать всех подряд, может, и не следовало. Тех, кто прилип к немцам в оккупации, всякие полицаи и зондеркоманды, они были, что и говорить! Но что общего между ними и старой Антониной Козой, Зубстантив, тихой и скромной Софьей Самойловной Ласкиной, врачом Миловидовой, обвиненной в соучастии в убийстве сына Горького, которого она и в глаза не видела ни разу? А простые солдаты, попавшие в плен вовсе не по своей вине? Да разве всех перечтешь? Их тысячи тысяч!
Гадко и скверно становилось на душе, портилось настроение от одной мысли, что они все еще «там».
Первого мая, пока ликовала на демонстрациях Москва, Надя одна, без провожатых, поехала в Малаховку на кладбище — красить изгородь и посидеть на скамейке у дорогих ей могил. У нее уже давно были приготовлены зеленая краска и кисть. Все это вместе с булкой и куском колбасы она затолкала в авоську, довольная, что никто не пришел спозаранку поздравить ее с праздником трудящихся всего мира. День был теплый, солнечный, и, шагая по Кореневскому шоссе, к кладбищу, она прошла мимо проулка, где жила Ячменева, тетка несчастного Сашка, замученного извращенными урками и брошенного умирать от несуществующего туберкулеза. А возможно, был и туберкулез.
«Зайти бы нужно? Но нет! Помощи никакой, одно сочувствие». Володя не докучал ей вопросами: «Где была? Что делала?» Он терпеливо ждал, когда она распрощается с прошлым, скромно предлагая свою помощь, за что и был награжден таким нежным и ласковым взглядом, полным преданности и обещания счастья, что душа его сладостно запела: «Неужели? Неужели!»
ПОПАЛАСЬ, КАКАЯ КУСАЛАСЬ!
… не страшен мне призрак былого,
Сердце воспрянуло, снова любя…
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Все, что в душе дорогого, святого, —
Все от тебя!
А. Апухтин.
В день Победы, девятого мая, ровно год спустя, когда Надя покинула Речлаг, Воркуту, она вышла замуж, как и обещала Володе. Елизавете Алексеевне она уже сказала, что выходит замуж, сказала, за кого, и со всеми подробностями, и пригласила на свадьбу.
— К сожалению, я на все праздники уезжаю в Киев, к сестре, но от души поздравляю тебя, девочка! Будь счастлива и не забывай своего призвания! — Она обняла Надю и расцеловала в обе щеки. Наде показалось, что в ее небольших, умных глазах блеснули искорки слез. Елизавета Алексеевна давно уже перестала быть чужой, и ее суровая строгость не пугала больше Надю.
Рита с радостью приняла приглашение:
— Яшка все праздники «деньгу зашибает», я одна как перст. Приду обязательно! — и тут же записала адрес.
Из своей бригады она пригласила Аню со Степаном Матвеевичем. Но Аня отказалась сразу же. Сослалась на то, что днями получила двухкомнатную квартиру и очень «растряслась».
— Не обижайся, на свадьбу идти — две сотни нести мало, а у нас со Степаном до получки полсотни всего осталось.
— Возьми у меня! — с готовностью предложила Надя. Она уже знала, что на днях Аня со Степаном Матвеевичем стали наконец законными мужем и женой, но никому об этом не спешили говорить, хранили в секрете.
— Спасибо! Может, и возьму, если совсем на мель сядем! — пообещала Аня.
Ликующая Москва праздновала девятую годовщину Великой Победы.