— Надеюсь, только «во перву ночь»?
— А старик тот был сам святой Микола Можайский!
Володя, не отрывая глаз от дороги, слегка покосился на нее.
— А не пора ли нам перейти к суровой действительности?
Как ни странно, но Надя почувствовала, что с этой ночи он стал ей намного ближе и дороже, чем, если бы на правах мужа домогался ее любви. «Ничего умнее он и придумать не мог бы, чтоб я его полюбила».
В ЗАГСе ему и ей пришлепнули печать в паспорте. Сонная женщина с унылым лицом и подпухшими глазами вяло поздравила их с законным браком и нудно произнесла небольшую, но содержательную речь. К сожалению, Надя была взволнована и мало что поняла из этой трогательной речи. Уяснила себе только, что теперь она стала «здоровой советской семьей». На вопрос, будет ли она менять фамилию, Надя робко вякнула:
— Не хотелось бы, если можно!
Но Володя проявил бестактную настойчивость.
— Конечно, будет, а как же иначе?
Дома она завалилась спать и проспала до самого вечера. Проснулась, когда уже смеркалось и длинные тени соседних домов перекрыли улицу. Быстро нырнула в ванну, под душ, согнать остатки сна, и только успела привести себя в надлежащий порядок, употребив второпях неумеренно «Белую сирень», как подъехал Володя.
— Ты готова? Я был уверен, что застану тебя спящей.
— И не думала! — Надя важно надула губы, но не выдержала и рассмеялась.
— Поедем, я столик заказал в «Москве».
— Где? — удивилась она.
— В ресторане «Москва», за вещами заедем на обратном пути.
Вечер был прохладный, и Надя достала свой новый белый жакет, купленный у все той же модницы Надьки-маленькой за цену, равную половине зарплаты. Помогая ей надеть его, Володя по обыкновению задержал в руках ее плечи. Она круто повернулась к нему и обожглась о его горячие губы.
— Надя! Родная, ты теперь моя! — прошептал он, привлекая ее к себе.
Забытое, но знакомое пламя вновь вспыхнуло в ней и опалило жаром. Она прикрыла глаза ресницами, чтобы не дай Бог он не увидел, как загорелся в них «угрюмый, тусклый огнь желанья», столько лет запрятанный в тайниках ее души, скованный страхом лагерного спецрежима. Наивно охраняя себя от сердечных ран, она совсем упустила из виду, что вместе с душой существовало ее прекрасное молодое тело, созревшее для любви. И когда, опьяненная его поцелуями, душа ее на миг забылась, плоть властно заявила о своем существовании, заставила замолчать стыд, сказав ему едва слышно:
— Останемся!
Ночью она долго лежала неподвижно, с широко открытыми глазами и смотрела в темноту, разочарованная, недоумевающая. «Неужели это и есть любовь? — задавала она извечный вопрос, который волнует многих, вступающих в замужнюю жизнь девушек. — Или я чего-то не поняла?» Никакого чуда и восторга она не почувствовала, кроме боли и стыда, да еще смущенья и неудобства. Рядом с ней лежал ее новоиспеченный муж и тоже не спал. Он привык ласкать женщин опытных, знающих, что от них ждут, и никак не ожидал встретить полное непонимание. На смену глубокому изумлению пришло ощущение радости и счастья.
— Ты спишь? — спросил он Надю.
— Нет!
— «Навозну кучу разгребая, петух нашел жемчужное зерно!»
— Что? Ах, да! Крылов!
— Вот ты — жемчужное зерно, драгоценность! А я глупый петух. Поняла?
Надя тихонько рассмеялась:
— Оба мы глупые! Давай спать!
Но не успела она положить голову на подушку и закрыть глаза, как увидела, что к самому ее изголовью наклонилась Мымра и разбудила ее словами: «Вставай, можно ль так спать, как лагерный пожарник: сутки на одном боку». «Я не сплю!» — встрепенулась Надя и вскочила с кровати. «Иди же скорее, он ждет тебя!» — И пошла к двери. Надя кинулась следом, но Мымра уже успела скрыться. Она со всей силы налегла плечом на дверь и отворила ее наружу. Оттуда вихрем полетели ей в лицо легкие пушистые снежинки. «Куда же она ушла?» — подумала Надя, боязливо озираясь по сторонам, не встретить бы опера Горохова. Она знала и чувствовала, что он где-то поблизости караулит Клондайка. Она осторожно ступила в снег и пошла вперед. «Где же я найду его? Если крикнуть?» Но побоялась. Она подняла голову, увидела, что стоит под вышкой, и догадалась, что он ждет ее именно там, на вышке. «Почему он там? Ведь я теперь имею паспорт, я свободна!». С первой же ступени, заглянув наверх, она обнаружила, что вышка пуста, пол в ней сгнил и провалился. И опоры, на которых она держалась, тоже подгнили и покосились. Расстроенная, в слезах, она повернулась и пошла обратно. В дверях стояла Мымра, ехидная усмешка пряталась в ее тонких губах. «Ну что же, где он?» — спросила Надя. Мымра захохотала, злобно блестя глазами:
«Опоздала! Опоздала! Ножом, как свинью, зарезал, в самое сердце угодил!» «Нет, врешь! Не может быть!» — закричала Надя. Голос ее эхом разнесся по заснеженной тундре. И вмиг проснулась.
Встревоженный Володя тряс ее за плечо.
— Что с тобой? Что? — он озабоченно всматривался в ее испуганное, со сна, лицо. — Что тебе приснилось, ты так вскрикнула?
Но она уже пришла в себя.
— Ничего! Ерунда какая-то, не пускай меня ходить по тундре одной, — прошептала она.
— Что? — не разобрал он.
Но Надя уже спала снова, положив голову на его согнутую руку. А Володя, боясь потревожить ее, еще долго смотрел на ее спящее лицо и лиловые тени под глазами от ее длинных черных ресниц, озаренных первыми лучами рассвета, которые уже пробивались через щели плотно закрытых занавесок. Он никак не мог заснуть, производя в уме «переоценку ценностей». Получив в жены вместо победительной гетеры (влюбившись в нее с первого взгляда) смешную и трогательную девочку, напичканную сказками с надуманной любовью, о какой на самом деле и понятия не имела. «Жгучая тайна» оказалась простым детским увлечением, фантазией, всегда сопровождающей незаурядные, творческие натуры.
Через неделю, по настоянию всех членов новой Надиной семьи, она подала заявление на расчет. Доводы, выставленные Субботиными, не убеждали, но начинать новую жизнь с возражений ей не хотелось.
— Не престижно молодой Субботиной работать на стройке простой плиточницей! — заявила Серафима Евгеньевна.
— Не имеет смысла тратить силы на то, что могут делать другие, нужно учиться! — добавила Татьяна.
— Нельзя обделять вниманием мужа, — обрадовался Володя. И только один Лев сказал:
— Сама пусть решает, как ей быть.
— Что же ты? Квартиру получила и сматываешься? — попробовал пристыдить ее Степан Матвеевич.
Аня сидела в новой конторе за его столом и закрывала наряды.
— Кому нужна ее квартира? Сарай! Там зимой жить нельзя, электричеством отапливалась! Я там месяц жила, думала, Богу душу отдам!