Читать интересную книгу Начиналась жизнь - Файвл Соломонович Сито

от нечего делать, стреляют?

…С Шуркой Марии Федоровны я больше разговаривать не стану. Ну ее ко всем чертям. Когда я ей сказал, что теперь царем будет Дроздов, она глянула на меня, как на сумасшедшего.

— Что ты понимаешь? Разве еврей понимает что-нибудь? Псих… Дроздов будет теперь царем! Значит, всякая шантрапа будет теперь царем, так что ли? Ложись спать, Мошка!

Ну и язычок! А что касается всякой шантрапы, что может стать царем, то я еще не уверен, кто из нас сошел с ума: я или она, Шурка курносая!

5

Я уже рассказывал вам историю сватовства Маруси с вором Твердозубом. Значит, вы знаете, что из брака этого получился один пшик. И вот несколько дней тому назад Твердозуб встретился с нашим Колькой. У вора выбитый глаз был прикрыт круглой черной суконкой. Вор сказал, что на этот раз он Кольку не тронет, но в следующий раз, когда они встретятся, он отобьет ему легкие и печенку. И так оно действительно получилось. Когда вор вторично столкнулся с Колькой, он одним ударом вышиб ему три зуба, а потом так двинул в правый глаз, что у Кольки тут же всплыла заплата на лицо.

Маруся тоскует, это она мне сама сказала. Она влюблена, но у нее нет парня. Вы удивляетесь, как это может быть? На то ведь она и Маруся! Она влюблена, со своими белыми крупными зубами, что готовы теперь всех растерзать в клочки, влюблена всем своим телом, а тело ее весит всего-навсего шесть с половиной пудов.

— Мотеле, — обращается она однажды ко мне, — любишь снег?

Почему вдруг она спрашивает, люблю ли я снег? Конечно, я люблю снег. Я люблю делать снежки. Я люблю сильный мороз, когда зубы во рту стынут. Я люблю скользить по льду речки. Но мама не хочет купить мне коньки. «Нет денег», — говорит она.

— Нет, не о том я веду речь, — говорит Маруся и выражается так интеллигентно, что, разумеется, подходит ей, как корове седло, — я спрашиваю, любишь ли ты кататься по глубокому снегу в новых санках, запряженных тройкой коней.

— Больше тебе не о чем спрашивать меня? Может, ты еще спросишь, люблю ли я сладкий пудинг или зразы? Конечно, я люблю кататься в новых санках, запряженных тройкой коней. Пусть только кто-нибудь посадит меня в них.

— А любишь, чтобы лошадки звенели бубенчиками, а снег чтобы сыпал и сыпал на тебя?

— Какой смешной вопрос! Кто не любит этого?

— Тогда знаешь что? — говорит она. — Давай сегодня или завтра вечерком прокатимся оба с треском по городу в красивых санках.

— Боюсь, что мать может об этом узнать.

— Дурачок, никто об этом не узнает, только я да ты.

Она странно нежна. Впервые в жизни она так разговаривает со мной.

В городе никакого снега уже не ждали. Но на Марусино счастье как раз ночью выпал густой снег. Он хлопьями падал на крыши, на заборы, на фонари. Он густо налип на оконные стекла. Он до половины занес сугробами наши окна. Когда я утром вышел на улицу, мне показалось, что улицы стали выше на целые поларшина.

Этого и нужно было Марусе. Снег влетал ей прямо в сердце и охлаждал ее буйные чувства. Так она мне сама призналась. Впрочем, кому нужно знать об этом? Мне до этого никакого дела нет. А вот прокатиться на санках, это — да!

Вечером она взяла меня с собой на Херсонскую улицу. Она наняла лихача. Лихач одет был в новую широкую синюю поддевку, опоясанную пестрым поясом. Он носил также высокий бархатный цилиндр, хотя всем, на ком были цилиндры, не давали пройти улицу, потому что теперь была революция, но его никто не трогал. Такая уж мода в нашем городе: лихачам полагается носить цилиндры.

Тройка впряженных лошадей с довольным видом фыркала сквозь ноздри и покачивала головами, которые украшены были гирляндами новых бубенчиков и колокольчиков.

Мы оба уселись в мягкие санки, и Маруся сказала кучеру:

— Езжай!

— Куда? — удивленно спросил тот.

— Куда хочешь!

Ну, в самом деле, какая нам разница, — куда, лишь бы кататься на санках, и все!

Кучер весьма деловито уселся на козлах и, извините меня за грубое слово, своим широким задом застил нам весь свет.

Мы мчались по самой красивой улице. Небо так пылало, словно кто-то поджег его. Снег падал на наши головы и влетал прямо в сердце Маруси. Маруся ежеминутно прижимала меня к себе и спрашивала, доволен ли я.

— А почему мне не быть довольным?

— А чем ты доволен, котик мой? — говорит она мне, и почему-то мне становится противно от ее нежности.

— Тем, что я катаюсь в таких красивых санках и с такими тремя быстрыми лошадками.

— И больше ничем?

Санки мчались по глубокому снегу. Мы даже не чувствовали земли под собой. Новые бубенцы и колокольчики на конских шеях горделиво звенели и давали знать всем, что они везут молодую парочку. Так казалось Марусе. Но она, по-моему, немного спятила.

Лихач сидел на своем месте неподвижно и тихо, как кошка. Когда мы доехали до конца улицы, он обернулся к нам и спросил:

— Ну, а теперь куда?

— Назад! — ответила Маруся. — Назад по главной!

Лихач повернул лошадей, и мы опять полетели. Кроме широкой спины кучера, я ничего не видел. Лошади с довольным видом покачивали головами, и колокольчики звенели, звенели…

— Это нравится тебе? — опять пристала ко мне Маруся.

— Я ведь уже сказал тебе, что нравится.

— А что нравится тебе, кавалерчик мой?

— Ну, то, что я катаюсь.

— И больше ничего?

Она с ума спятила, жизнью клянусь. Что еще должно мне нравиться? Ее прелестная физиономия — широкая и плоская, как тарелка?

Когда мы доехали до того самого места, где мы сели, лихач остановил коней.

— Гони дальше! — приказала Маруся.

— Куда — дальше? — в сердцах переспросил лихач.

— Куда хочешь! — рявкнула Маруся. — Чего тебе, денег? Вот тебе деньги, только — гони! Выгони тоску из моего сердца. Мне скучно. Ты понимаешь, что значит — скучно, или не понимаешь?

Ей скучно, а мне уже пора вылезть из санок.

— Куда это, дорогушечка мой! — обняла меня Маруся и не выпускает из своих объятий.

— Мне уже надоело ездить. Голова кружится у меня.

Она мигнула лихачу. Тот погнал лошадей, и мы едем дальше. Небо еще больше распылалось, хоть вызывай пожарную команду. Но и она не помогла бы. Таким заходит в нашем городе солнце, и никто не может ему, солнцу, указывать.

— Ну, дальше не еду, — сказал я Марусе.

— Нет, я тебя не отпущу, —