Весел не было, управлялись лодки шестами. Завороженно глядя на воду, вдыхая запах озера и раздавленной зелени, Рина больше всего хотела остаться в одиночестве. Нет, одной было бы страшновато. Пожалуй, можно было бы остаться с егерем. Он не сильно разговорчив и не стал бы портить ночь и всю окружающую мизансцену дурацким смехом и тупыми шутками.
Одна за другой причаливали лодки к небольшому островку где-то посреди камышей в протоках. Здесь был устроен настил из бревен, поставлены две вместительные палатки и разведен уже костер. Егеря заранее наловили рыбы и сварили уху. Приезда охотников ждали, только чтобы снять котел с огня и торжественно вылить к него – к испугу Рины и под одобрительные возгласы остальных – бутылку водки.
Никогда в жизни не ела она такой вкусной, такой потрясающей ухи! Потом мужчины курили и пили кто водку, кто виски, кто коньяк, а она отошла к самому берегу, отыскала поваленный ствол и уселась на него, глядя на озеро. Островок был крошечный, и блики горевшего за спиной костра падали на воду. Кусались комары, становилось холодно. Озеро потемнело, теперь вода была бездонно и неприятно черной. Мужчины гомонили – рассказывали истории прошлых охот, хвастались наперебой, а потом тянули жребий на завтрашнюю охоту: бумажки из шапки, на которых значились номера «бочек». Рина помнила, как Иван Александрович объяснял, что поутру всех развезут по номерам; на озере устроено несколько мест, где сделаны небольшие настилы, чтобы охотник мог твердо стоять на ногах, не боясь завязнуть в топкой почве, и где собаки могли отдохнуть. Раньше в камышах укрепляли бочки. Охотник забирался внутрь и вел оттуда огонь по поднятым на крыло птицам. Бочки давно уж не ставят, но название сохранилось.
До рассвета оставалось немного времени, и мужчины разошлись по палаткам спать. Рина сунулась было в ту, где ей оставили место, но, во-первых, там стоял молодецкий храп, а во-вторых, Иван Александрович и два генерала выдыхали такое количество спиртных паров, что она попятилась от входа и, поколебавшись, устроилась у костра. Угли тлели, подергиваясь серым, вспыхивая, потрескивая и шипя. Костер жил своей жизнью, хоть и почти замершей, но в то же время такой бесспорно вечной. Через несколько минут сзади неслышно подкрался Семеныч.
– Что не спим? – тихо пробасил он. Рина от испуга и неожиданности чуть не сверзилась в жидкую прибрежную грязь.
– Да как-то там внутри душно, – виновато улыбаясь, сказала она.
Крякнув, Семеныч нырнул в палатку, вынес ее раскладушку и устроил перед костром.
– Ложись, – приказал сурово, и Рина послушно забралась между кусачих и пахнущих дымом шерстяных одеял.
– Утром поедешь с ним на номер? – спросил егерь.
Рина кивнула.
Семеныч фыркнул и ушел.
Как ни странно, короткий сон освежил и женщину, и охотников. Рина проснулась оттого, что егеря оживили костер и вскипятили кастрюлю крепкого и сладкого чая. Завтрака не было, все вели себя очень тихо, перемещаясь по острову осторожно, словно боясь разбудить кого-то. Должно быть, они боятся разбудить уток, решила Рина. Она догадалась, что скоро рассвет, потому что вода под темнеющим и еще совершенно ночным небом опять подернулась стеклянным блеском.
Егеря, шикая на собак, погрузили животных и людей в лодки и развезли по номерам.
Рину и Ивана Александровича выгрузили на небольшом островке. В длину шагов пять, а в ширину не больше трех, он кочкой торчал над озером и был совершенно не виден в зарослях тростника, камыша, рогоза и другой растительности. Островок был перекрыт гатью – настилом из нетолстых жердей, и кое-где под ними хлюпала вода.
Иван Александрович выбрался из лодки сам, Рину Семеныч высадил на берег лично, потом так же, как и женщину, перенес на настил вертлявого кокер-спаниеля, погладил тихо потявкивающего пса и велел:
– Не подведи, дружок.
На гать поставили два перевернутых деревянных ящичка – чтобы можно было присесть, – вот и все удобства.
Сунув в руки Рине собачий поводок, егерь хриплым шепотом наказывал:
– Держи крепко. Зовут его Рыська. Спускать можно, только когда хозяин, – он махнул головой в сторону Ивана Александрович, – начнет стрелять. Поняла? И не забудь ошейник снять, перед тем как отпустить. Иначе зацепится за корягу и задавится, не дай бог.
Рина послушно кивала, намотав на руку мокрый поводок. Плоскодонка тихо отчалила. Черное пятно на фоне темного неба, лодка быстро растворилась в предутреннем сумраке, но еще некоторое время слышался шелест раздвигаемой бортами травы, короткий чавк погружаемого в воду шеста и собачья возня.
Ожидание показалось Рине совсем недолгим. Несколько минут – и вот горизонт желтеет и становится видно, что небо покрыто облаками. Рассвет раскрашивает их, как завзятый импрессионист: мазки желтого поднимаются выше, вытесняемые оранжевым и лососевым, а по краям нежно-розовым. Жемчужная плотность облаков силится удержать яркие краски утра, размазывает и рассеивает их, превращая торжествующе яркое и плотное масло восхода в пастель утра. Вода тоже участвует в празднике света – она отражает цвета неба, искажая их и преломляя, протыкая горизонт камышами и расчерчивая темными силуэтами первых поднявшихся на крыло птиц. А потом мирную жизнь озера, где слышатся звуки ветра, птиц и загадочные всплески – всю эту естественную симфонию, – грубо разрывает выстрел. Первый кажется случайным, но за ним тут же начинается беспорядочная канонада, и птицы группами наполняют воздух. Иван Александрович вскинул ружье, и оно грохнуло так оглушительно, что Рина от испуга чуть не выпустила поводок. Рыська крутился и рвался в воду, и она торопливо принялась теребить ошейник.
– Спускай собаку! – крикнул Иван Александрович.
Он встал и, широко расставив ноги, приложил ружье к плечу и раз за разом палил в летящих прямо на него, мечущихся по небу птиц. Рина смогла наконец отыскать застежку в густой и пахучей собачьей шерсти. Радостно взлаяв, Рыська метнулся в воду. Где-то он перебирался по кочкам, где-то вплавь и скоро пропал среди камышей.
Рина зажала уши и смотрела, как падают с неба птицы. Вот одна упала совсем близко и крутилась по воде, неловко взмахивая одним крылом и вскрикивая. Рина смотрела на нее и думала, что не надо было ей ехать на охоту. Это жестокое, бессмысленное и отвратительное занятие – палить на рассвете из ружей в беззащитных птиц, пока собаки рыщут в камышах, собирая подранков и мертвых уток.
Вскоре Рыська вернулся, таща в зубах утку, потом еще одну, и еще, и вот на помосте у ног Рины громоздятся тушки; некоторые бьются и дышат, они разевают клювы, и кровь блестит на перьях, а кое-где сквозят кости и плоть. Она закусила губы, борясь с дурнотой, но – сама напросилась – сидела молча, пытаясь как можно дальше отодвинуться от птичьих тел. Но островок был слишком мал, и через час, когда выстрелы стали реже и из камышей показалась лодка, она встретила ее как освобождение от запаха крови, мокрых перьев, собачьей шерсти и пороха.