Читать интересную книгу КПСС у власти - Николай Николаевич Рутыч-Рутченко

и солдаты бежали, бросив автомобили с пулеметами. Юнкера отстояли Мариинский дворец и произвели из Инженерного замка смелую вылазку против матросов. Прибывший из Царского села взвод конной артиллерии поручика Ребиндера проскочил до Троицкого моста и несколькими выстрелами заставил разбежаться и спрятаться собранные на набережной и у дворца Кшесинской войска Военной организации. План захвата власти начал ломаться. К вечеру стало известно, что в Петрограде ожидается вызванный с фронта и посланный армейским комитетом 5 армии сводный отряд. Это известие решило дело. Между 7–8 часами вечера собравшиеся уже было в Таврическом дворце («Вся власть Советам!») члены ЦК и Военной организации во главе с Лениным приняли решение, что «выступление должно быть прекращено».

ЦК убедился, что при малейшем выходе из бездействия небольших отрядов верных правительству войск и рабочих, солдаты «надежных частей» Военной организации разбегаются и отнюдь не намерены принимать боя.

Позже, в сентябре, Ленин это открыто признал:

«… несмотря на то, что Питер, — писал он в своем письме „Марксизм и восстание“, — был моментами в наших руках … драться, умирать (выделено Лениным. — Н.Р.) за обладание Питером наши же рабочие и солдаты тогда не стали бы: не было такого „озверения“…»[87].

Глава 7

«Чудо» спасения и VI съезд

В те же вечерние часы 4 июля, когда ЦК и Военная организация обсуждали в Таврическом дворце вопрос о продолжении восстания, Ленин был спешно вызван по телефону. Говорил его верный секретарь Владимир Бонч-Бруевич, будущий управляющий делами Совнаркома.

Как рассказывает сам Бонч-Бруевич в своей книге, вышедшей в 1931 году[88], ему вскоре после 7 часов вечера этого знаменательного дня позвонил его давнишний знакомый, в прошлом радикальный адвокат, а в 1917 году помощник прокурора республики Н. С. Каринский и предупредил, что в прокуратуре собираются документы на основании которых Ленина «обвиняют в шпионаже в пользу немцев» и порекомендовал «немедленно же принять нужные меры».

Трудно сказать, что побудило совершить это предательство помощника прокурора Временного правительства. Впоследствии (в 1945 году в Нью-Йорке и еще раньше) он отрицал свое участие в спасении Ленина, однако имея ввиду все имеющиеся ныне факты нет оснований не верить Бонч-Бруевичу[89].

Вероятно стремление служить «и нашим и вашим», отсутствие чувства ответственности в борьбе за демократическую государственность, побудило Н. С. Каринского на этот шаг. Каковы бы ни были его побуждения, но Ленин сразу по телефону назвал это сообщение «серьезным и важным» и уже на следующий день до 5 часов утра, ушел со своей квартиры, чтобы, сменив несколько конспиративных квартир в Петрограде, оказаться вместе с неразлучным Зиновьевым сначала на сеновале, а потом на сенокосе у Н. Е. Ермолаева в Разливе.

«Здесь Владимир Ильич и Григорий Евсеевич, — пишет в своих воспоминаниях Н. Е. Ермолаев, — совершенно спокойно занялись работой»[90]. «Вскоре, для полного удобства, З. И. Лилиной — жене Зиновьева, сначала был дан адрес в Разливе, а потом, — пишет дальше Ермолаев, — она была перевезена к месту пребывания Владимира Ильича и Григория Евсеевича» …[91].

В вышедшей в 1937 году за границей книге («Роковые годы») бывший начальник контрразведки Петроградского военного округа, полковник Никитин, сообщает, что к 1 июля были уже заготовлены ордера на арест Ленина и 28 других большевиков, явно замешанных в получении немецких денег. Арест был отложен, как свидетельствует А. Ф. Керенский, лишь по докладу министра Терещенко (возглавлявшего расследование связей Ленина с немцами), предложившего дождаться приезда Ганецкого из Стокгольма. Ганецкий, действительно выехал в Россию накануне июльских событий, но повернул с дороги обратно, узнав о поражении большевиков (не с этим ли связан выезд Ленина накануне 1 июля в Мустомяки в Финляндию под предлогом болезни?).

Первые сведения о связи Ленина с немцами, как теперь уточняет Керенский, привез французский министр-социалист Альберт Тома, прибывший в Россию еще в апреле 1917 года. Сведения эти, очень неточные, держались Временным правительством в большом секрете. Министр иностранных дел со времени майского кризиса — Терещенко, познакомил полковника Никитина с представителями союзных миссий в Петрограде, но англичане и французы могли лишь сообщить начальнику русской контрразведки то, что он уже знал из рапортов своего представителя в Париже, капитана Красильникова, докладывавшего лишь о некоторых связях немцев с левыми эсерами, о чем речь ниже.

21 июня французский представитель в Петрограде Пьер Лёран, передал Никитину 14 копий телеграмм Ленина, перехваченных в Стокгольме. Некоторые из них были впервые опубликованы в 1923 году в журнале «Пролетарская революция». Все эти телеграммы, так же, как и письма Ленина в Стокгольм, цитированные нами из недавно вышедшего 36 тома собрания его сочинений, звучали крайне подозрительно, но без знания подлинных немецких документов о большевиках, еще ничего не доказывали. В письме Ганецкому и Радеку от 12 апреля, Ленин, например, сообщал: «Штейнберг приехал и обещает раздобыть присланные пакеты»[92]. Штейнберг действительно ездил в апреле и июне 1917 года в Стокгольм. В другом письме, где Ленин снова жаловался, что «пакеты» до сих пор не получены, он делает приписку о получении двух тысяч через Козловского.

Следствие, развернувшееся после 5 июня установило, что Петроградский адвокат Козловский (будущий следователь ЧК) находится в постоянных сношениях с Ганецким в Стокгольме и Парвусом в Копенгагене и получает через посредничество шведских банков крупные суммы из немецкого банка Дисконто-Гезельшафт. У арестованной после июньских событий Суменсон, которую еще дореволюционная полиция считала немецкой агенткой, было обнаружено на счету в Сибирском банке свыше миллиона рублей, происхождение которых вело все к тому же Ганецкому.

Незадолго до июньских событий, через фронт перешел, взятый ранее немцами в плен, подпрапорщик Ермоленко, показавший, что он был завербован немецкими офицерами для проведения большевистской пропаганды в армии и послан, как якобы бежавший из плена обратно. Как видно из телеграммы графа Брокдорф-Ранцау, опубликование показаний Ермоленко вызвало большой переполох в германском министерстве иностранных дел[93].

Несмотря на наличие всех этих материалов, требовалось еще значительное количество свидетельств, чтобы в условиях правового государства суд мог осудить Ленина. Тем не менее, когда 6 июля, главный прокурор Временного правительства, одновременно с арестом ряда большевиков опубликовал данные предварительного следствия, Ленин предпочел уклониться от суда, вполне логично допуская, что правительство знает больше, чем оно знало тогда в действительности.

Это поведение Ленина, естественно, вызвало недоумение у непосвященных членов партии, и многие из них, в том числе Ногин и Рыков поставили вопрос о неявке Ленина на суд на VI съезде партии. Однако большинство на съезде удовлетворилось объяснением опасения «расправы», хотя ни у одного из арестованных после июльского выступления большевиков и межрайонцев не упал ни один волос