— А ты, смотрю, вовсе и не тихоня, — хмыкает Евгений, оглядывая меня с новым интересом. Не похоже, чтобы он разозлился — скорее удивлен.
Отметив про себя, что нужно быть поосторожнее с реакциями, я снова смотрю в телефон. Нервничаю я, пожалуй, не столько из-за неприятного соседства, сколько из-за предстоящей аферы и того, как безапелляционно и требовательно папа преподнес ее детали. Плачь, умоляй, но сделай. Казалось, что с его возвращением должно стать спокойнее и легче, но нет. Мне по-прежнему одиноко и страшно, и жизнью своей я по-прежнему не владею.
По мере приближения к знакомой высотке меня начинает лихорадить. Как было бы здорово, если бы вышло так, как сказал папа. Беспрепятственно взять паспорта, сесть в машину и вернуться обратно. Но интуиция вопит, что так просто не будет. Что-нибудь да случится.
— Меня в ворота не запустят, — сообщает Евгений очевидное. — Здесь буду стоять. Если что-то пойдет не так — ори.
И ржет, придурок.
«Пошел ты», — шиплю я себе под нос, оглушительно шарахнув дверью. В раздражающем соседстве есть один плюс: злость временно глушит страх.
Напряженно улыбнувшись охраннику, который, как мне чудится, смотрит с подозрением, я захожу в нужный подъезд и вызываю лифт. За те секунды, что кабина спускается с третьего этажа, я успеваю прокрутить в голове худшие сценарии возможного исхода событий: например, что лифт распахивается и из него выходит Север; или он встречает меня прямо у входа в квартиру; или я пытаюсь отпереть дверь, но не подходит ключ.
Но ни того, ни другого, к счастью не происходит. Я беспрепятственно поднимаюсь на нужный этаж и свободно попадаю в квартиру, которая оказывается абсолютно пустой. Вещи лежат так же, как я их и оставила: полотенце валяется в кресле, на кухонном столе стоит немытая чашка.
— Паспорта. — напоминаю себе о цели визита. — Куда я могла их положить?
Скорее всего, в комод — другого подходящего места в квартире нет.
Залетев в спальню, я один за другим открываю ящики и чертыхаюсь. Все документы на месте, но паспортов нет.
Стоп! Один я брала с собой на собеседование. Значит, он наверняка лежит в сумке.
Обрадованная такой догадкой, я выскакиваю в гостиную и начинаю перебирать содержимое сумок, валяющихся на диване.
В этой нет… И в этой тоже… Черт, черт!
— Не это ищешь? — Стальной голос, разрезавший тишину квартиры, заставляет вздрогнуть. Перестав терзать подклад любимой хобо, я медленно оборачиваюсь. Если бы губы так не одеревенели, я могла бы рассмеяться. В кои-то веки, интуиция меня не подвела. Просто теперь уже точно не будет.
Посреди гостиной стоит Север, в руках у него два паспорта. Точно мои, судя по цветастому принту на обложках.
30
От испуга и растерянности я не нахожу ничего лучшего, чем промямлить:
— Привет.
Ответного приветствия не дожидаюсь: Север молча буравит меня ледяным взглядом.
— Это мои паспорта. Отдай, пожалуйста.
— И с какой стати я должен это сделать? Чтобы твой отец мог беспрепятственно уехать из страны вместе с ворованным деньгами?
— Что ты заладил одно и то же? — вылетает из меня возмущенно. — Нет у нас денег!
— Тогда каким образом Мудрый смог организовать себе кортеж сопровождения и дворец с прислугой? — Север презрительно кривится. — Сначала я думал, что ты не хочешь видеть в отце подонка, но сейчас понимаю, что тебя просто все устраивает. Потому что, блядь, невозможно быть настолько слепой.
Будь ситуация иной — я бы могла бы наброситься на него с кулаками. Теперь он оскорбляет не только папу, но еще и меня.
— Нам помог папин друг, — цежу я сквозь зубы. — Не все от него отвернулись, как бы тебе не хотелось обратного.
Лицо Севера пересекает злая усмешка.
— У твоего отца нет друзей. Тем более, кто будет крышевать его бескорыстно. Аспид в прошлом расстараться ради вашего союза с его щенком, но теперь уж точно не станет. Кстати, рекомендую иметь в виду, что на возобновление отношений с Винокуровым-младшим, рассчитывать не стоит. Аспид мужик жутко принципиальный, и предателя в семью не примет, даже если Мудрый ему половину общака предложит. Максимум что тебе светит — это до конца дней быть тайной любовницей этого соплежуя. Пойти против воли отца у него кишка тонка.
Я чувствую себя так, словно в меня плеснули помоями. Тайная любовница, предательница… Это все он говорит обо мне.
— За что ты так меня ненавидишь? — хриплю я, сжав кулаки.
— Похоже, что я тебя ненавижу? — Север выглядит так, будто искренне недоумевает. — Ты, блядь, всю жизнь живешь в розовых очках и с ушами, набитыми сахарной ватой. Если ты привыкла к нескончаемому пиздежу и не способна выносить правду, это значит, что я тебя ненавижу.
— Это ты-то говоришь правду?! Тот, кто месяцами склонял меня к сексу, чтобы сделать эту гребаную видеозапись!
— Даже в том моем поступке правды было больше, чем во всей твоей жизни, малая.
Он произносит это так тихо и серьезно, что на несколько секунд я теряюсь.
— И что это значит?
— Со временем, возможно, поймешь.
Мысли хаотично мечутся, пытаясь уловить сказанного, и когда этого не происходит, я снова решаюсь попросить.
— Отдай паспорта. Пожалуйста. Здесь мне больше ничего не нужно.
— Ты имеешь в виду, что тебе не нужны остальные вещи? Так мне они тоже не нужны.
— А мои паспорта, значит, пригодятся?
— Пригодятся, конечно. Как минимум, чтобы не позволить Мудрому первым же рейсом вылететь из страны. Хотя судя по тому, что я видел, если прижмет, он улетит и без тебя.
Он говорит эти ужасные вещи так спокойно, что мне моментально хочется так же больно ударить его в ответ.
— Ты несчастный человек, Север. Не зря твоя мать с тобой не общается.
— Не пытайся меня уязвить, — парирует он. — При всем хреновом раскладе мои отношения с родителями куда здоровее твоих.
— Так ты не отдашь мне паспорт? — переспрашиваю я после того, как желание расцарапать ему лицо немного стихает.
— Нет, конечно. — С этими словами Север запихивает их в задний карман джинсов. — Можешь спокойно собрать и вывезти отсюда все свои вещи. Я не стану препятствовать. Но паспорта останутся у меня.
Я горько усмехаюсь.
— Ничего не меняется. Ты так и продолжаешь использовать меня как орудие мести.
Север сжимает челюсти, будто эти слова его задели. Интуиция подсказывает мне, что в его обороне появилась брешь. В голове как по команде всплывают слова папы: «Умоляй, реви — в общем, ориентируйся по ситуации. Ты же женщина, в конце концов».
Заплакать у меня точно не получится — для этого в крови слишком много адреналина. Умолять тоже — сейчас я скорее могу швыряться оскорблениями, но не просить.
Пока не могу понять, жалеет он тебя или влюбился.
Я женщина. Я красивая сексуальная женщина, — мысленно повторяю я себе, перед тем как решиться оторвать ступни от пола. — А он всего лишь мужчина.
Сфокусировавшись взглядом на Севере, я решительно шагаю вперед.
— Что делаешь? — нахмурившись, произносит он, когда я обвиваю руками его шею.
— А на что это похоже? — Я смотрю ему в глаза. От собственной безбашенности сердце неровно колотится: бух-бух-бух.
— Понятия не имею. Только что ты готова была меня убить.
— Одно другому не мешает.
Зажмурившись, я припадаю губами к его рту. Даже странно, что мне по-прежнему может нравится запах его кожи. И то, что его губы горячие и немного шершавые. Нравится настолько, что в животе моментально разгорается огонь.
Тело Севера превращается в камень, дыхание утяжеляется.
Несколько чудовищно долгих секунд он стоит, не шевелясь, но когда я трогаю его языком, сдается. Пробормотав «Да и похер», он сдавливает ладонью мою шею и с жадностью отвечает на поцелуй.
31
Забыв о том, что Север — враг, и что все происходящее — не более, чем вынужденная постановка, я льну к нему сильнее. Пробежавшись пальцами по коротко стриженным волосам, трогаю его плечи и, убедившись, что они такие же твердые, какими я их запомнила, спускаюсь к бицепсам. Тоже как камень.