Но соврать ему о том, что Севера в квартире не было, не могу. Ложь он моментально почувствует.
— Он пришел. — Я опускаю глаза в пол, теребя край покрывала. — Я сделала так, как ты и сказал — расплакалась, и он вернул паспорта.
Папин пристальный взгляд жжет щеку.
— Так сразу и отдал? Что-то странно.
— Сказал, чтобы за помощью к нему не обращалась, и тебе привет передал. — Я стараюсь сделать тон небрежным. — Еще сказал, что ты всегда знаешь, что делаешь.
— Так, уже интереснее, — удовлетворенно хмыкает папа, заулыбавшись. — Все- таки не влюбился, а жалеет. Но нас любой вариант устраивает. Главное, конечный результат.
Я кусаю губу до крови. Отчего-то замечание папы причиняет мне боль.
— Родион как? Не звонил больше?
— А разве должен? — уточняю я, нахмурившись.
— Ну а кто его знает. — Папа пожимает плечами. — Я вчера переговорил с Винокуровым. На то, что тебя снова примут в семью, надежды нет, так что Родион больше не интересен. Сама все испортила, но да ладно. Что уж теперь.
В голове как по команде всплывают слова Севера о том, что единственное, что мне светит с Родионом — это быть любовницей. Он тоже это знал.
— Я и не планировала с ним сходится.
— Ты молодая пока, и мало в жизни чего понимаешь, — сухо замечает папа. — Если бы хоть шанс оставался стать Винокуровой, сошлась бы. Так. — Хлопнув в ладони, он поднимается. — Загран мне дай. Послезавтра вылетаем в Испанию. Вещей себе закажи — а то, я так понимаю, других у тебя нет.
33
— Всего вам доброго! — сладко улыбается стюардесса, подавая мне чемодан. — Надеюсь, полет с нашей авиакомпанией вам понравился.
Мрачно кивнув, я следую за папой по телескопическому трапу. Голова тяжелая от шампанского, которое я пила, пока наконец не уснула. В бизнес-классе, которым мы летели, его наливают без ограничений.
Из аэропорта нас забирает представительский седан, чтобы отвезти в Коста Дель Соль. Безучастно глядя на проносящиеся за окном пальмы, я перебираю в голове события последних суток. Спешную покупку косметики и двух комплектов вещей, сухой разговор с Родионом, появившегося с очередным двусмысленным предложением увидеться, звонок Елене Рогач с сумбурными объяснениями, почему я не смогу у нее работать. Потерять работу мечты, не успев к ней приступить, оказалось больнее, чем я думала.
— Так и будешь молчать? — подает голос папа. — Сидим, как на похоронах. Ты же вроде любила Испанию.
Мне не хочется ему отвечать. Я чувствую себя подавленно и симулировать удовольствие нет сил.
— Голова болит. — Не поворачиваясь, я тру виски.
— Еще бы, — хмыкает он. — Столько шампанского выдуть.
Ничего не ответив, я продолжаю смотреть на дорогу. Погода в плюс двадцать шесть не радует, даже напротив. Яркое солнце только усиливает внутренний холод и ощущение того, что, приехав сюда, я совершила что-то неправильное.
Спустя часа полтора автомобиль останавливается возле белокаменной ограды — очень похожей на ту, что была в доме, предоставленным папе его другом. Молча приняв чемодан из рук водителя, я подкатываю его к воротам, которые моментально начинают открываться. Нас уже ждут.
И действительно, по дорожке, пересекающей идеально ровный газон, к нам спешит мужчина в костюме. Поприветствовав нас на английском, он забирает багаж и катит его к дверям дома, напоминающего дворец из-за принадлежности к колониальному стилю. В дверях нас встречает смуглая темноволосая женщина средних лет, то ли испанка, то ли мексиканка. Широко улыбаясь, лопочет что-то на испанском и жестами показывает проходить.
Застыв посреди огромного вестибюля, я перевожу взгляд с огромного панно, написанного в стиле Диего Веласкеса, на мраморную лестницу, серпантином уходящей на второй этаж. Желудок сжимается, стремительно подталкивая к горлу тошноту.
— Где туалет? — успеваю пробормотать я, и не дождавшись ответа, кидаюсь к первым попавшимся дверям. Комната, к счастью, оказывается тем самым местом, и меня тут же рвет в начищенный унитаз.
Вытерев слезы, я подхожу к зеркалу. Оттуда на меня смотрит бледная как мел девушка с расширенными зрачками. Туалет здесь под стать вестибюлю. Одна лишь смеситель стоит пару тысяч евро.
— Тебя укачало дорогой? — Папа обеспокоенно меня оглядывает. — Давай-ка поешь. Мария ужин приготовила.
Не переставая улыбаться, женщина приглашающе кивает в сторону кухни. Мол, пойдем, пойдем. Мне вспоминается Руфина, которая еще недавно вот так же звала к столу. Тошнота вновь дает знать о себе ощущением собирающейся слюны.
— Спасибо, не хочу, — отвечаю я на английском. — Покажите, пожалуйста, мою комнату.
Женщина переводит растерянный взгляд с меня на папу. Мол, и как мне быть?
— Проводи ее, Мария, — распоряжается он, нахмурившись, оглядывая меня. — Спускайся, как в себя придешь.
Я первой иду к лестнице, уже зная, что спальни находятся наверху.
— Ваша с видом на бассейн, — коверкая английские слова, Мария спешит за мной. — Очень красивая.
Едва найдя в себе силы поблагодарить ее за помощь, я захожу в указанную дверь и падаю на кровать. Ощущение дежавю меня не отпускает. Ровно тоже самое я прожила в день, когда папу освободили. Приезд в роскошный особняк, в котором никто не жил, комната, оформленная в любимых мной кремовых тонах, улыбчивая домработница.
Сквозь ноющую боль в висках прорываются слова Севера о том, что я всю жизнь живу в розовых очках и не способна выносить правду. Кажется, он был прав. Неприглядная правда окружила меня со всех сторон: она говорила со мной улыбками стюардесс бизнес-класса, сейчас вопит из дизайнерской люстры и нашептывает из-под шелкового ковра. А я не могу ее принять настолько, что выворачиваю содержимое желудка в унитаз. Потому что принять ее — означает лишиться веры.
Мне не удается побыть в одиночестве и получаса, как дверь распахивается, а на кровать опускается папа.
— Ты нормально себя чувствуешь? — Он трогает меня за ступню.
Закусив губу, я несколько секунд гипнотизирую стену, и только после этого медленно оборачиваюсь.
— И что ты так на меня смотришь? — Глаза папы сужаются, тон становится строже.
Подобрав ноги под себя, я сажусь. Во рту сухо, словно я жевала песок, сердце неровно колотится.
— Скажи правду, пожалуйста. — Каждое слово болезненно отдается в груди. — Деньги, которые все ищут… Они у тебя?
34
— С чего вдруг такие вопросы?
Я прикрываю глаза и снова их открываю. Голова слегка кружится и по-прежнему мутит.
— Ответь, пожалуйста. Откуда это все, если у нас совсем нет денег? Ты говорил, что конфисковали все имущество: квартиру, дачу, машины.
Лицо папы остается непроницаемым.
— Так и есть.
— Тогда откуда это все? — повторяю я настойчивее. — Тот дом действительно принадлежит твоему другу или…? Только не ври мне, пожалуйста. Я не дура.
— Тот дом я строил для себя много лет. Вернее, для нас.
Я опускаю взгляд себе на руки, осмысливая услышанное. Много лет? То есть еще до тюрьмы? Но откуда взялись деньги на строительство такого масштаба? И почему дом не конфисковали вместе с остальным имуществом?
— Допустим, его каким-то образом тебе удалось сохранить за собой. А как быть с этим особняком… или дворцом? Даже не знаю, как лучше его назвать.
Челюсть папы раздраженно сжимается. Допрашивать его я себе никогда не позволяла.
— С чего вдруг взялись такие вопросы? Меня следователь так не пытал, как это делает родная дочь.
Я моргаю.
— Просто…
— Что тебе не нравится? — с нажимом продолжает он, безошибочно считав заминку. — Ты бы предпочла работать официанткой вместо того, чтобы находится здесь? Или спать с бандитом, который только и мечтает меня закопать?
Кровь с шумом приливает к голове. Папа думает, что все это время у нас с Севером был секс? После всего того, что он сделал? И так просто об этом заявляет?