голосом.
В этом человеке Гуляев с удивлением узнал Власова.
О переходе генерала к немцам в лагере знали давно, но чтобы он приехал и лично обратился к пленным — о таком даже подумать никто не мог.
Бывшие солдаты изумленно перешептывались.
Власов начал читать по бумажке.
— «Товарищи! Братья! — заговорил он. — Большевизм — враг русского народа. Неисчислимыя бедствия принес он нашей Родине и наконец вовлек русский народ в кровавую войну за чужие интересы. Эта война принесла нашему Отечеству невиданныя страдания. Миллионы русских людей уже заплатили своей жизнью за преступное стремление Сталина к господству над миром, за сверхприбыли англо-американских капиталистов. Миллионы русских людей искалечены и навсегда потеряли трудоспособность. Женщины, старики и дети гибнут от холода, голода и непосильного труда. Сотни русских городов и тысячи сел разрушены, взорваны и сожжены по приказу Сталина».
Гуляев не верил своим ушам.
Значит, все, что поговаривали о Власове, оказалось правдой. Генерал рассказывал о каком-то «русском комитете», о создаваемой в составе вермахта русской армии… Что за бред?
— «Русские люди! Друзья и братья! — продолжал генерал. — Довольно проливать народную кровь! Довольно вдов и сирот! Довольно голода, подневольного труда и мучений в большевистских застенках! Вставайте на борьбу за свободу! На бой за святое дело нашей Родины! На смертный бой за счастье русского народа! Да здравствует почетный мир с Германией, кладущий начало вечному содружеству немецкого и русского народов! Да здравствует русский народ, равноправный член семьи народов Новой Европы!» — Закончив читать по бумажке, Власов поправил очки и продолжил, уже не так громко и без лишнего пафоса: — Каждый из вас, кто согласится вступить в Русскую освободительную армию, получит хорошее обращение, денежное довольствие и новую форму. Вы больше не будете бесправными рабами. Вас будут хорошо кормить, вы сами станете хозяевами своего положения. Немцы станут вам друзьями, а не врагами. Кто хочет сделать выбор прямо сейчас — сделайте шаг вперед.
Никто не шелохнулся. В воздухе повисло тяжелое молчание.
Наконец один из пленных сделал неловкий шаг вперед, виновато оглядываясь. Увидев его, шагнул еще один. И еще.
Из строя на двести человек вышло четверо.
Гуляев остался стоять.
Власов выглядел недовольным, сопровождавшие его немцы тоже. Тех, кто шагнул вперед, в лагере больше не видели.
Всю следующую неделю пленные шумели о произошедшем.
— Зря я не шагнул… — говорил один. — Тут все одно помирать, выбора нет! Либо сдохнуть, либо к немцам.
— Ах ты, сучий выродок, — кричал другой. — Я б тебя за такое лично расстрелял! Против нас же с оружием? Как эти полицаи проклятые? Лучше уж как собака тут сдохнуть!
— Ну и подыхай!
— Обманут вас фрицы, дурачины вы. Как пить дать обманут! Кому нужны предатели?
Гуляев не спорил. Лежал и слушал. И думал: «Тут все одно помирать… Против нас же с оружием…»
На следующий день в лагере снова стали бить. Казалось, еще даже сильнее, чем раньше.
А спустя неделю, после вечернего построения, в барак к вонючим и голодным пленным вошел парень в немецкой унтер-офицерской форме, но с подозрительно круглым русским лицом и носом картошкой. На плече у него красовался бело-сине-красный триколор. Вместе с унтером вошли два лейтенанта, на вид явно немцы.
Барак замолчал. Раньше их здесь не видели.
Парень осмотрел пленных, тяжело вздохнул, пододвинул к себе табуретку, уселся и достал из кармана красную пачку немецких сигарет «Вальдорф-Астория». Раскрыл ее, протянул перед собой:
— Братцы, кто курева хорошего хочет, угощайтесь.
Пленные подорвались как ошпаренные, протянули грязные руки. Гуляев протолкнулся вперед, кого-то опередив, успел перехватить предпоследнюю сигарету. Парень в немецкой форме достал зажигалку, дал прикурить каждому.
Гуляев затягивался дымом жадно, глубоко, да так, что потемнело в глазах, закружилась голова и онемели ноги. Уселся на пол, чтобы не упасть. Продолжал курить.
Казалось, не было в мире ничего слаще этого дыма.
Сквозь шум в ушах до него доносились слова парня в немецкой форме:
— Меня звать Кириллом. Родился под Воронежем в двадцать первом году. Попал в плен в прошлом сентябре. Испытал все те же муки, что и вы. И я вступил в Русскую освободительную армию. Как видите, я нормально одет, хорошо питаюсь, ко мне хорошо относятся. Никакого обмана, братцы. Генерал Власов дал мне этот шанс, и я им воспользовался.
Пленные смотрели на него — кто-то ошалевшими глазами, кто-то сжав челюсти от злобы. Но никто не решался сказать ни слова.
— Это война не против русского народа, — продолжал Кирилл. — Это война против Сталина и большевизма. Вы же знаете, сколько бед причинил народу Сталин и его клика? Они загоняли нас в колхозы, отнимали землю, морили голодом, расстреливали по доносам. Разве это жизнь?
— А здесь? — раздался глухой голос из глубины барака.
— Что? — переспросил Кирилл.
— А здесь разве жизнь? К нам тут немцы относятся хуже, чем к собакам. Почему мы должны вдруг поверить в добрых немцев, которые не против русских?
Весь барак обернулся на смельчака. Это был тощий парень с выбитым глазом.
Кирилл вздохнул:
— Идет, братцы, война, и на войне, к сожалению, неизбежны перегибы. Генерал Власов регулярно ведет переговоры с немецким начальством, чтобы жизнь пленных в лагерях была лучше. Кое-где это удается, кое-где — нет. Но в Русской освободительной армии к вам будут относиться лучше в тысячу раз. Там вы будете своими среди своих. Вы же никогда не были в Германии! Я видел Берлин, свободно гулял по нему… Мы, солдаты и офицеры РОА, чувствуем себя в Германии свободными живыми людьми. И вы сможете.
— Это же в своих стрелять, — сказал кто-то еще, видимо осмелевший после предыдущего оратора.
— Понимаю, это сложно. А как в Гражданскую было? Тоже ведь в своих стреляли.
Вновь нависло над всеми неловкое молчание, и пахло сладким сигаретным дымом, как будто новой жизнью запахло вдалеке.
Гуляев держал в руке докуренную сигарету, она совсем истлела, но выбрасывать не хотелось. Этот маленький обгоревший огрызок бумажного фильтра вдруг показался ему спасительной соломинкой, тончайшей ниточкой к новой жизни, даже не просто к новой — к жизни как таковой. «Тут все одно помирать».
Он вспомнил вдруг, как лежал под деревом перед самым пленом и попытался закурить, да так и не отыскал нигде спичек, даже у трупа, а потом в ярости смял и выкинул папиросу.
— Обратного пути не будет, — тихо сказал вдруг Гуляев.
— Не будет, — кивнул Кирилл. — Ну что? Кто-нибудь принял решение? Выходите сюда, вперед.
— Я, — сказал, выходя, один из пленных, сидевший далеко в углу.
— Еще?
Гуляев со всей силы сжал окурок между пальцев, встал с пола и шагнул вперед.