не смолил.
Темнело, город погружался в слепоту, и опять вдалеке гудели моторы истребителей. К вечеру похолодало. Иван поежился, пожалел, что забыл взять шинель, и закурил.
Ослепило вдруг из-за угла светом фар, с визгом выехал прямо на тротуар длинный и черный «Мерседес-770» с крытым верхом, резко затормозил прямо перед носом у Гуляева. Тот в испуге отшатнулся, инстинктивно сжал крепко пальцами сигарету, чтобы не выронить.
«Откуда здесь эта машина? Кто-то из партийных бонз? За рулем пьяный, что ли?»
Опустилось стекло у задней дверцы.
И высунулось довольное лицо майора Цвайгерта. Он лихо улыбался во все зубы, а в бельме на глазу сиял неземной свет.
— Садитесь, прокатимся! — сказал майор по-русски. Гуляев опешил и в нерешительности прикусил губу.
Сделал шаг назад.
— Опять! Да кто вы такой? Что вам от меня надо?
— Прокатиться с вами хочу, дурачок вы. Ну садитесь, садитесь, поездка на двадцать минут, туда и обратно.
Гуляев оглянулся. Сквозь фасеточное стекло на двери он видел, как пляшут пьяные офицеры, а в углу о чем-то кричит разбушевавшийся Власов. Снова посмотрел на Цвайгерта, тот в нетерпении цокал языком.
— Да садитесь уже! Или так и будете гадать, кто я такой? — И распахнул дверцу.
Гуляев докурил, бросил окурок на тротуар, затоптал сапогом и сел в «мерседес».
Машина тронулась и поехала к набережной Шпрее.
Берлин этим вечером выглядел отчего-то безлюдным, по мостовой катился только их «мерседес», и больше ни единой машины, а на тротуарах — ни одного человека. Выглядело это дико. Гуляев чувствовал себя чудовищно неуютно рядом с Цвайгертом на заднем сиденье, а тот даже не глядел на него и насвистывал под нос какую-то народную песенку.
За рулем сидел водитель, в котором Гуляев узнал Рольфа — того самого парня, который в первое знакомство вез майора на мотоцикле.
— И что вам надо? — спросил наконец Иван сердитым тоном.
— Хочу с вами дружить.
— Если вы майор Цвайгерт, вы давно умерли. Если вы не майор Цвайгерт, вы лжец. Я не дружу с мертвецами и лжецами.
Цвайгерт расхохотался:
— Голубчик, вы же сами мертвец и лжец! Даже не знаю, что хуже. У нас много общего.
— И все же кто вы такой? Что произошло тогда в кабаке? Я ничего не понимаю.
— А что случилось? — с издевкой спросил Цвайгерт.
— Сами все отлично знаете. Зачем вы убили Вебера?
— Я исправил ошибку. Он должен был умереть под Сталинградом.
— Вы сумасшедший.
— Да, — Цвайгерт махнул рукой. — Рольф, покажи!
Рольф вдавил педаль газа и переключил передачу.
Авто ускорилось, быстрее помчалось в сторону набережной, резко повернуло и направилось к мосту.
— Что вы делаете! — Гуляева качнуло в сторону от неожиданности.
— Какой русский не любит быстрой езды! — крикнул Цвайгерт.
Автомобиль разогнался до шестидесяти километров в час, потом до семидесяти, потом…
— Дава-а-а-ай! — радостно прокричал майор.
«Мерседес» резко въехал по диагонали на мост, пересек полотно, с грохочущим ударом пробил ограждение и вылетел над рекой.
— Блядь! — заорал Гуляев.
И время остановилось.
Гуляев разлепил закрытые в ужасе глаза и увидел, что ничего не произошло.
Машина неподвижно висела в воздухе над маслянисто-черной водой Шпрее, в которой отражались огни. По сторонам замерли обломки мостового ограждения.
Мир застыл.
Иван в изумлении оглянулся.
Вокруг ничего не происходило. Машина будто застряла в десятой доле секунды, которая растянулась на вечность.
Исчезли все звуки, слышно было только, как бешено стучит его, Гуляева, перепуганное сердце.
Цвайгерт долго, кривясь и пытаясь не засмеяться, смотрел на ошарашенное лицо Ивана, а потом все же расхохотался:
— Вы бы себя видели! Ой, видели бы себя!
В зеркале ухмылялся Рольф, будто этот фокус провернули не первый раз.
— Господи, — выдавил из себя Гуляев.
Цвайгерт поморщился от этого слова.
— Не угадали, — сказал он и снова рассмеялся.
Гуляев опустил стекло и протянул вперед руку, все еще не веря в происходящее.
Воздух как воздух. Ночь как ночь. Только остановилось время и они замерли в свободном падении над рекой.
— Ладно, побаловались, и хватит, — сказал Цвайгерт. — Едем обратно.
Машину качнуло и потащило назад, к мосту; слетелись обратно обломки ограждения и собрались вновь, будто и не было ничего; авто вновь оказалось на полотне и таким же быстрым задним ходом выехало на набережную, точно киномеханик резво перематывал пленку назад.
И остановилось около кабака.
— А что случилось? — повторил Цвайгерт, смеясь. — Не было ничего! Я только что к вам подъехал… А про двадцать минут соврал. И пары секунд не прошло. Ох, какое же у вас глупое лицо!
Гуляев нервно дернул плечом.
— Я и правда чувствую себя очень глупо. Слушайте, хватит этих фокусов. Кто вы и что вам надо?
— Не мне это надо, — ласковым голосом ответил Цвайгерт. — А вам.
И в его руке вдруг снова сверкнул «люгер».
— Гори огнем.
Грохнул выстрел, и Гуляева обожгло страшным ударом в лоб. Больше он ничего не видел.
* * *
Из письма подполковника ПОЗДНЯКОВА начальнику курсов РОА в Дабендорфе ген. БЛАГОВЕЩЕНСКОМУ
…Как я упоминал выше, среди личного состава многие вызывают у меня недоверие. Вы могли бы обвинить меня в излишней паранойе, и будете, вне всякого сомнения, правы, но все же не высказать эти опасения было бы для меня ошибкой. Во всяком случае, всегда лучше быть пессимистом, чем оптимистом: в первом случае ты будешь по меньшей мере приятно удивлен, а во втором — горько разочарован.
Отдельные-опасения вызывает у меня морально-психологическое состояние пор. ГУЛЯЕВА, который ведет политические курсы на темы «Россия и большевизм», «Семья», «Этика». Я знаю, что он у вас на добром счету как хороший офицер, но в последнее время сослуживцы рассказывают о нем не самые приятные вещи. Говорили, что он начал пьянствовать, уходить в себя, стал замкнут и порой не к месту резок в выражениях. Недавно во время занятия он начал… бредить! Весь поток был шокирован тем, что он говорил: поручик высказывал какие-то совершенно бессвязные речи, а потом стремглав выскочил из барака и потерял сознание на крыльце.
Мне кажется, к поручику Гуляеву следует присмотреться и, если все дело в душевной болезни, оказать ему посильную помощь и проявить сочувствие. Вместе с тем еще до этих резких перемен в характере я замечал в нем не самые приятные черты: некую самовлюбленность, я бы даже сказал эгоцентризм, невнимание к проблемам товарищей.
Знали бы вы, как я хочу ошибаться! Но мне кажется, поручик Гуляев в своей жизни и работе более руководствуется собственным благополучием и выгодой, нежели общим делом. Вы можете возразить, что таковы многие из участников движения, в том числе среди