— Более того, — врач пожимает плечами, — наложены свежие швы. И надо сказать профессионально.
— Уля? — Светлана заглядывает мне в лицо. — Ты что-нибудь знаешь? Кто его.
— Я не знаю, — шепчу я, и меня ведет в сторону.
Меня усаживают, суют пластиковый стаканчик в руки.
— И какие прогнозы? — тихо и обеспокоенно спрашивает Виталий.
— Ставим сейчас антибиотики, проводим вентиляцию легких, — врач едва заметно хмурится, — возможно, потребуется переливание крови. Высокий риск образования тромбов. Сейчас все довольно непредсказуемо. Следим за состоянием.
— Вы должны его спасти... — всхлипывает Светлана. — Это наш единственный сын.
— Делаем все возможное.
И я опять отключаюсь от реальности на несколько секунд. В нос бъет резкий запах, и раздается строгий женский голос:
— Чего расклеилась?
Пухлая медсестра сует мне под нос ватку, пропитанную нашатырным спиртом. Я пытаюсь от нее отмахнуться, и она зло хмурится.
— Ишь какая, — а затем разворачивается и плывет прочь по коридору.
— Уля, откуда у него ножевое ранение? — Светлана касается моего плеча.
— Да ты будто его не знаешь, — Виталий нервно приглаживает седые волосы ладонью. — Вспомни, как он загнал себе осколок в пятку и ничего не говорил. Он ведь даже не хромал, а потом чуть ногу не потерял.
— Что? — переспрашиваю я.
— Ему восемь лет было, — Светлана вздыхает и блеклым взглядом смотрит перед собой. — Кажется, это было только вчера.
Я хочу убежать и спрятаться в темном уголке, чтобы никто меня не нашел. Даже Дина с Артемом, который может стать сыном убийцы.
— Он сильный, — шепчет Светлана, продолжая глядеть перед собой пустыми глазами. — Он выкарабкается. Ради Тёмочки. Он не оставит его без отца.
Я на грани. Я почти готова все рассказать. И я не уверена, что это желание быть честной. Я хочу вывалить правду на родителей Макара, чтобы мне самой стало легче, чтобы они разделили со мной эту ношу и задавили во мне своим гневом и криком едкое чувство вины.
— Я выйду подышать, — встаю и плетусь к дверям.
Тенью выхожу на крыльцо и сажусь на покосившуюся лавочку. Складываю ладони на коленях и покачиваюсь из стороны в сторону.
— И каково ему сейчас копаться во внутренностях своей жены? — доносится обеспокоенный шепот и запах сигарет. — Помрет еще и все. Сольется или руки на себя наложит и останутся их дети сиротами.
— Полная жопа, — отвечает голос помоложе. — Ладно помрет, а может инвалидом остаться.
— Ты что такое говоришь?
— А что?
— Какая же ты дура, а. Просто слов нет.
— Я бы предпочла смерть.
— Точно дура, — фыркает голос постарше. — Готова детей сиротами оставить.
— У меня нет детей.
— Вот когда будут, тогда и поговорим.
— А я поэтому детей и не хочу, — вздыхает молодой голосок, — родишь, а потом с тобой такое. И ведь тут каждый день что-то с другими да происходит.
— Привыкнешь.
Через минуту мимо меня идут пожилая медсестра и молодая рыженькая санитарка.
Закидывают в рот леденцы и останавливаются.
— А у тебя кто? — медсестра прячет руки в карманы штанов и хмурится.
— Муж, — едва слышно отвечаю я.
— вот и замуж не хочу, — шепчет ей в ответ санитарка. — Влюбишься, выйдешь замуж, а потом его еще хоронить.
— И что с мужем-то?
— Заражение крови.
— Если вовремя привезли, выкарабкается, — медсестра хмурится. — Не раскисай .
— Так могут органы пострадать, — санитарка чешет щеку.
— И чего ж ты не врач тогда? — медсестра зло зыркает на нее.
— Меня на экзаменах завалили, — огрызается та. — ты уже спрашивала. И да, заражение крови — это серьезно. Это тебе не простуда.
— Куда серьезнее быть такой дурой. Это точно не лечится.
— Хорош трепаться! — на крыльцо больницы выходит та самая медсестра, которая ватку с нашатырным спиртом под нос мне пихала. — И если вы опять курили, я на вас жалобу накатаю. Курили? Эй, — переключается на меня, — красавчик твой сам уже дышит.
— Насколько красавчик? — спрашивает шутливо санитарка.
— Ты бы постеснялась, тут его жена сидит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Чего мне стесняться? — энергично шагает к крыльцу. — Мне из-под него утки, возможно, придется выносить. Содержимое в них одинаковое, вне зависимости красавчик там или нет. И это, кстати, сразу всех выравнивает в моих глазах.
— Что естественно, то небезобразно, — пожилая медсестра вздыхает и ковыляет к крыльцу.
— Безобразно, — фыркает санитарка и зло собирает волосы в хвост, — и платят за это безобразно непростительно мало. И мне сегодня операционную, похоже, придется отмывать от крови. Почему в мои ночные смены вечно происходит что-то подобное?
Люди умирают, болеют а для медперсонала — это рутина и работа. В стенах больницы происходит трагедия за трагедией, за которыми скрываются тайны, ошибки и прожитые года, но перекуры под ночным небом никто не отменял.
— все будет хорошо, — санитарка оглядывается, — нового найдешь, если что. Ты же красотка.
Получает от медсестры подзатыльник:
— Какая же ты дурная, Дашка. Тебя бы за твой язык повесить на заборе.
Глава 29. Доброй ночи
Мама целует мои руки и плачет. Чувствую себя так, будто меня пробили арматурой сотни раз, а после придавили бетонной плитой. Вместо мозгов — слизь, а глазные яблоки словно надули ядовитым газом. А можно сказать проще: пропустили через мелкую мясорубку, а после из фарша, который успел подпортиться, вновь попытались слепить человека.
— Макарушка.
Темное пятно рядом с ней спрашивает меня голосом отца:
— ты как?
БОЮСЬ, что я не могу ответить. Язык распух и прилип к небу, поэтому я лишь закрываю глаза. Хочу обратно в темную тишину, в которой я слился с пустотой и стал ничем. Там за гранью нет Макара, который очень любит усложнять себе и другим жизнь.
Перед тем как нырнуть в темноту, за долю секунды перед глазами пролетела вся моя жизнь. Да, очень тривиально, но впечатляюще, да так впечатляюще, что я бы предпочел после этого не открывать глаза.
Ребенком был сложным, подростком мрачным и вечно недовольным, в юности разбавил все несчастной любовью, а после вылупился в мужика, который живет „лишь по четкому плану и без лишних эмоций, и из всего этого выбивается Жанна.
И речь тут не о любви, дикой страсти или одержимости. Если Уля сорвалась в истерику, физическое насилие и поножовщину, то меня переклинило на ее сестре.
Почему?
— Макар, — шепчет мама, — Уля тоже здесь. Она рядом. Ты нас всех напугал.
И почему, когда Уля застукала нас на кухне, мне полегчало, будто я вскрыл гнойник, который давно зрел и прорывался наружу? И ведь я прекрасно понимал, что Жанна — хитрая и пронырливая дрянь, которая решила спихнуть сестричку.
Лену все устраивало, и наша связь могла бы длиться годами, как хроническая болезнь, а вот Жанна стала катализатором, который бы рано или поздно рванул.
И я был в курсе того, что Уля каждый день с утра пораньше, обычно в одно и то же время спускается на кухню. Растрепанная, сонная и уставшая. Да, Дина права. Я хотел, чтобы моя жена узнала о моих изменах, увидела во мне ту грязь, которая копилась годами и на которую я сам не хотел смотреть, ведь ее бы пришлось вычищать, как и гной из моей раны в боку.
Вычищать, промывать, а после пришлось бы задаться вопросом, кем в итоге я хочу стать и кем встретить свою кончину. Мерзавцем, который может похвастаться лишь удачными сделками? Так и напишем на моем мраморном надгробии «Разводил партнеров на миллионы и выгодные для себя условия»?
Издаю, хриплый смешок, который расползается в легких болью.
— Что, Макарушка? — мама сжимает мою ладонь. — Поговори со мной.
И сыном я хорошим не был, чтобы принять эпитафию, полной материнской и отцовской любви. Встречи по расписанию, разговоры рассчитаны по минутам и лишены теплой радости и искренней заинтересованности.