Этот радикализм немецкого консерватизма имел потом серьезное продолжение. Мы можем лишь кратко упомянуть об антиреволюционной, антисоциалистической направленности высокопоставленной бюрократии эпохи Бисмарка и далее. Это была попытка удержать Германию от того развития, которое можно было наблюдать во многих западных странах. Вообще говоря, многих немцев отличало упорное нежелание признавать, что по меньшей мере часть тенденций в современном им социальном мире носит универсальный характер. Немцы, например, старались доказать, что наука «политическая экономия» не имеет никакой силы в Германии, где просто невозможно себе представить классический английский капитализм. Отношения между наемным работником и капиталистом, говорили они, регулируются в каждой стране на основе сложившихся хозяйственных связей и обычаев; то же относится и к поведению торговцев и т. п.
Важную роль в становлении идеологии немецкого консерватизма сыграл антисемитизм Трейчке, который, в свою очередь, не только оказывал влияние на общество, но и был выражением достаточно широко распространенных настроений. Консервативная сторона антисемитского аргумента состояла в том, что единство немецкого народа, только что отвоеванное и еще достаточно хрупкое, находится под угрозой. В течение XIX в. антисемитизм в Германии нарастал, и многие заметные фигуры немецкого национализма, будь то писатель и политик Эрнст Мориц Арндт, педагог Фридрих Ян или композитор Рихард Вагнер, были известными антисемитами. Но именно опубликованная в 1879 г. работа Трейчке «Unsere Ansichten» («Наши воззрения»), которая, как заметил как-то его решительный критик, великий немецкий историк Теодор Моммзен, имела «эффект разорвавшейся бомбы» (Pflanze, 2008, s. 450), послужила началом большой общественной дискуссии, которую теперь в немецкой литературе принято называть «Берлинским спором об антисемитизме» (Der Berliner Antisemitismusstreit 1879–1881, 2003). Значение этой дискуссии состояло в том, что антисемитизм из умонастроения превращался в заметную общественную силу, получавшую также и институциональное оформление. В ближайшие полвека ему предстояло сыграть в истории Германии очень важную роль.
Важным и, возможно, ключевым для формирования в будущем консервативной политики в Германии стало принятие так называемого закона против социалистов. Законом запрещалась деятельность социалистических, социал-демократических и коммунистических организаций, однако правильно понять его значение можно только в сочетании с так называемыми социальными законами. Острота противоречий между трудящимися классами и собственниками постоянно росла. Социалисты рассматривались как угроза государству, но игнорировать вопросы, которые они ставили, было невозможно. Выход был найден в социальном законодательстве, а именно – в страховании работников от болезней и несчастных случаев, а затем и пенсионном страховании. Традиционно считается, что тем самым были заложены основы будущего немецкого социального государства. Впрочем, через некоторое время социалисты вернулись в легальную политику как реформистская партия.
После того как немецкая социал-демократия (в 1870-е гг. объявленная «вражеской партией», «врагом рейха») перешла на реформистские позиции, а социальные законы, принимаемые один за другим в условиях промышленного подъема, создавали ощущение роста благосостояния и социальной солидарности, стабильность, лояльность, желание улучшать существующее, а не менять его радикальным образом, были характерны практически для всех политических сил. Консерваторы утратили привилегию именовать себя единственными патриотами, и это отчасти сказалось на определенности их идейно-политического профиля. В начале Первой мировой войны за военные кредиты проголосовали все парламентские партии, однако с ухудшением положения дел на фронтах в парламенте уже с 1916 г. образовались две группировки. Консерваторы и правые либералы выступали за наступательную военную стратегию, а социал-демократы, левые либералы и центристы – за оборонительную, предполагавшую сохранение тогдашних международных границ. Накануне поражения Германии в Первой мировой войне эти позиции были представлены еще более жестко. Именно консерваторы и правые либералы стремились к сохранению монархии. Однако это не было уже реалистичной политической программой. Кайзер Вильгельм II бежал в Голландию, а ни один из монархов, стоявших во главе немецких земель в составе рейха, не захотел занять трон даже на переходный период.
Монархия пала настолько бесславно, что это не могло не сказаться на политическом самочувствии немецких консерваторов. «До 1918 г. Германский рейх как в конституционной теории, так и в сознании немцев оставался все еще тем же государством, каким он был при своем основании в 1871 г. Это была монархия союзных государств при сильном преобладании Пруссии и с конституцией, предполагавшей лишь половинчатое парламентское представительство. Девятого ноября 1918 г. изменилось сразу все. Монархия перестала существовать в Германии. Предпочитаемая консерваторами государственная форма исчезла бесшумно и бесславно. С консервативной точки зрения, это было скверно, однако намного хуже было то, как она погибла: «Ее погубили не революция, не левые политики, но собственная неготовность, неспособность [поддержать и спасти ее, которую продемонстрировали] и князья, и военное руководство. Это нанесло травму консерваторам, и, таким образом, на ближайшие годы они лишились ориентиров в вопросе о том, какую государственную форму следует предпочесть» (Schmitz, 2009, p. 103).
Германский консерватизм между двумя мировыми войнамиС поражением в войне была подорвана не просто идеология традиционного консерватизма. В войне потерпело поражение немецкое дворянство – важнейший консервативный слой Германии (Schmidt, 1979, Bd. 27. Hft, 11, s. 1058–1072). После 1918 г. уже ни одна влиятельная партия Германии не называла себя консервативной. Это имело самые серьезные последствия для будущего. Война не просто создала видимость народного единства, нашедшего свое выражение в единении партий: единство, всенародный подъем действительно совершались. Но это не значит, что до войны в стране не было серьезных противоречий и что консервативные силы не стояли перед лицом больших трудностей. Гражданская активность в Германии нарастала, общество становилось все более требовательным, но ни дворянство, ни бюрократия не были расположены что-либо менять. Именно те социальные слои, которые в начале XX в. становились все более активными, но не нашли никакого отклика у тогдашних консерваторов (впрочем, как и либералов), оказались в числе самых активных сторонников нацизма поколение спустя, – замечает современный исследователь (Berman, 2001, p. 458).
Однако сводить консерватизм этого времени к программе и судьбе одной или нескольких парламентских партий было бы неправильно: по сути, он представлял собой гораздо более размытое духовное движение. У многих немцев было велико желание представить весь народ как большую общность, в которой все разделения на классы, весь рационализм и капитализм являются поверхностными по сравнению с глубоким единством всех немцев. Так, вышеупомянутые социальные законы, принятые в Германском рейхе, были не только ответом на требования и недовольство трудящихся, не только альтернативой социалистической программе, но и, в известной мере, продолжением политики, которую некоторые исследователи называют «прусским государством благосостояния» (Beck, 1995). В том, что государство не должно бросать граждан на произвол судьбы, что социальная помощь и поддержка предполагают также и вмешательство в экономику, немцы были по большей части убеждены с давних пор. Но левые партии, пришедшие к власти в разоренной стране, заключившей позорный и предательский, как считали многие (особенно вернувшиеся домой фронтовики), Версальский мир, не могли обеспечить ни достаточной поддержки обнищавшему населению, ни широкой солидарности на новой духовной базе.
Накаленная атмосфера, пропитанная, с одной стороны, реваншизмом и антисемитизмом, а с другой – симпатиями к социализму и коммунизму, выразившимся в росте влияния Коминтерна и немецких коммунистов, менее всего располагала к тому барскому, аристократическому, уверенному в себе консерватизму, который в удержании настоящего и реконструкции прошлого находил ресурсы для движения к будущему. Умеренные, центристские силы постепенно проигрывали радикальным, причем не одним только радикалам-террористам, совершавшим политические убийства в начале 1920-х гг. Дело складывалось совсем по-другому именно в духовной сфере[13], причем складывалось по-своему закономерно, в отличие от политических событий, которые при каждом новом повороте могли сложиться совсем по-другому. Покажем это на нескольких весьма характерных примерах.