Он протянул ей бумагу и перо.
— Подписывай.
Она подписала безоговорочно, а потом, когда за ним закрылась дверь, ходила по спальне, тихо всхлипывая и подвывая словно побитая собака.
Выбраться мне удалось, когда она ушла в другую комнату. Забыв про вазу, и про деньги, и про ведро с тряпкой, я выскочила в коридор, потом во двор, потом во дворцовый парк, за пруд, к тому огромному дубу, теперь уже желтому и почти облетевшему, где он обещал любить меня как принцессу.
****************************************************************
***************************
Из кухни меня выгнали, из комнаты тоже. Меня приютила в своей каморке в подвале старая кухарка Гертруда. Я жила там нелегально и почти не выходила. Живот пока не рос, зато тошнило беспрерывно. Ничего другого, как лежать и смотреть в закопченный потолок, просто не хотелось. Еда в рот не лезла, даже фрукты, которые Гретта и Симона приносили мне с кухни. Этель ко мне не приходила, она не могла простить мне ведро, которое я забыла в королевской спальне, и за которое ей влетело.
— Молись почаще, — наставляла меня Симона, — молись, и Бог простит!
Я молилась какое-то время, потом устала. Ребенка своего, я почему-то уже любила, хотя и догадывалась, что рожу такого же маленького уродика как я. В то, что он будет похож на Зариха, я не верила, как и не верила в его счастливую судьбу. Мне уже заранее было его нестерпимо жалко.
Когда я узнала, что завтра Зарих уезжает, у меня даже ничто не дрогнуло внутри. Сердце мое окаменело от обиды. Оно стало холодным и тяжелым, носить его в груди было тяжко, но слезы меня больше не душили и горло спазмой не сводило. Уезжает, значит, уезжает…
Мы сидели с Греттой и Симоной на кровати, Гертруда возилась с маленькой печуркой и ворчала на сырые дрова. Дверь распахнулась без стука. На пороге стоял Зарих.
Мои подруги повскакали с мест, старая Гертруда кряхтя отвесила низкий поклон, только я продолжала сидеть как деревянная и кусать губы. На камзоле у него не хватало двух перламутровых пуговиц, кружевной воротник возле застежки начал отрываться, за прической своей он тоже перестал следить, и волосы отрасли почти до плеч, но от этого он стал только прекраснее.
Никого кроме меня Зарих даже не заметил.
— Это здесь ты теперь живешь?
Я молчала. Он огляделся по сторонам.
— У тебя вещи есть?
Я молчала как мумия.
— Какие там вещи, — вмешалась Гертруда, — она всё продала.
— Тем лучше, — спокойно сказал Зарих, — идем.
Я молча встала и молча вышла, ни радости не было, ни облегчения, одна всепоглощающая обида. Мы шли бесконечными коридорами, в глазах рябило от факелов, развешанных по стенам, и стук шагов гулко отзывался под потолком.
У себя в кабинете Зарих усадил меня в кресло и положил передо мной на заваленный бумагами стол туго набитый кошелек.
— Здесь пять тысяч. Купишь дом, наймешь прислугу. На год хватит, а потом я приеду. Ну? Что ты молчишь? Что случилось?
Действительно, что случилось? Ну, забыл на два месяца, так ведь дела! Что я понимаю в его государственных делах!
— Жанет, скажи что-нибудь. Ты слышишь меня?
Я его слушала и не слышала. Обида застилала мне глаза и затыкала ватой уши, лимонной кислотой сводила челюсти и тисками сдавливала горло. Я молчала.
Зарих долго всматривался в меня, потом нервно заходил из угла в угол.
— Ну, знаешь! Это уж слишком! Опомнись, война на дворе! Мне только и забот, что разыскивать тебя по всем подвалам…
Я смотрела на него исподлобья как маленький упрямый ослик.
— Не молчи, я тебя прошу, мне и так тошно.
Он говорил со мной как со служанкой. Со служанкой, которой барским жестом бросил пять тысяч золотом. Если бы тут сидела его ненаглядная Юлиана, он не метал бы в ее сторону недовольные, хмурые взгляды, а давно сидел бы у нее в ногах как преданный пес!
Я молча встала, чтоб уйти. Не знаю, что мною двигало, какая-то слепая темная сила, не иначе. Он поймал меня на полпути и властно развернул к себе лицом.
— Ты что, уходишь?!
— Отпустите, — сказала я наконец не своим, равнодушным каким-то голосом.
— Не выдумывай!
Зарих держал меня крепко и целовал как самый пылкий любовник, но меня уже ничто не могло разбудить, губы мои были холодны, кожа не горела, и сердце радостно не падало в бездонную пропасть. Я стала как бревно, и ни один мускул в моем теле не отозвался на его прикосновение. Скорее я сдвинула бы огромный мельничный жернов, чем избавилась от своей всеподавляющей обиды, которая была сильнее разума, сильнее страха, сильнее тщеславия и сильнее любви!
Обида! Страшная черная птица с острым клювом и цепкими когтями! Ничего мне уже не надо, я ни во что не верю, Зарих, ты слишком долго не приходил! Ты и сейчас меня не любишь, тебе меня просто жаль… Да пусть я потом погибну, и мой ребенок погибнет вместе со мной, пусть я буду потом выть и кусать локти, но хоть раз в жизни хлопнуть дверью!..
— Пусти! Ничего же не получится! Ничего!
Он уже понял. Он отпустил.
— И деньги мне твои не нужны, — сказала я дрожащим голосом, — обойдусь как-нибудь.
— Та-ак, — усмехнулся он, — кажется, прекрасная дама меня отвергла?
— А ты не веришь, что такое может быть?
— Не сходи с ума, Жанет. Ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Ты ведешь себя как триморская царица.
Он провожал меня усталым и насмешливым взглядом. Он не принимал меня всерьез, ни мою обиду, ни мою любовь, ни мою гордость.
— Иди, Бог с тобой…
В темноте коридора я опомнилась, меня как будто завернули в холодную мокрую простыню. "Что же я наделала?!" Впрочем, возвращаться назад было уже ни к чему. "Вот и всё, вот и всё…" — стучало у меня в голове в такт шагам. Других мыслей не было.
Гертруда только покачала головой, когда я вошла, но ни о чем не спросила. Я долго, почти всю ночь лежала без сна, крутилась на жесткой кровати и мяла подушку. Проснулась потом поздно и каким-то шестым чувством поняла, что Зарих уже далеко. Его нет и больше не будет, или меня не будет. В любом случае мы с ним больше никогда не встретимся.
— Встала?
Гертруда сидела за столом и штопала чулок. Перед ней в медном бидоне стоял огромный букет роз, запах от них доходил даже до моего темного угла.
— Откуда это?!
— Это тебе.
— Мне?..
— И кошелек тебе… Я уже дала Гретте один дорлин, чтобы молока купила и сметаны.
Я подошла босиком, наклонилась над букетом, проклиная себя, бестолковую заносчивую дуру, ненавидя себя и презирая. Неужели так трудно было просто улыбнуться и обнять его? И любить его, ничего взамен не требуя, и сказать, что я буду ждать его, куда бы и насколько бы он ни уехал!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});