— Что?
— Ослом себя называть.
— Я говорю, осел я — в смысле одомашнился, под ружье больше не стану.
— Говорю тебе, телефон речь искажает. Пригласи председателя, — поспешил я замять свою выходку.
— А Тарасович Ольги баньку изволят принимать, не велели беспокоить, — подобрел голосом Балаян. — После кушать будут и опочивать… Шучу я, капитан, шучу, подожди чуток, схожу за ним.
В телефоне громыхнуло: Балаян положил трубку на стол. Затем громыхнуло ещё. Дверь… на пружине, с завистью подумал я, повернулся и с тоской посмотрел в лаз — «дыру на выход», которую заслонкой не закрыл. Не потому, что поленился — за день металл отвода нагревался солнцем, в правлении становилось жарко и душно, сквозняк только и спасал.
Я сбросил ботинки, ослабил затяжку в крагах и положил ступни пятками на стол подошвами в оконце.
Наконец в телефонной трубке раздался все тот же дверной на пружине грохот, послышалось чьё-то кряхтение и сап кого-то другого вошедшего. Через пару секунд дверью снова хлопнули, и голос Балаяна:
— Где это мы с вами разминулись, Тарасович Ольги? Вам звонят: у председателя колхоза «Отрадный» к вам дело… Может, Остапу выйти?
— У меня от него секретов нет. — Трубку взяли с затяжной зевотой: — Ээ-ыыых. Слушаю вас.
— Здравствуйте, господин Евтушенко. Беспокоит вас Вальтер, председатель колхоза «Отрадный».
— Называйте меня Тарасовичем Ольги. А вы — не Вальтер… Курт Франц Геннадьевич. Не спрашивайте от кого знаю. Покойному командующему Вооружёнными Силами Пруссии Курту Францу Аскольдовичу вы случаем не родственник?
— Нет! — выпалил я, рывком убрав ноги со стола. Моё настоящее имя и фамилию в ОВМР знали немногие, на Бабешке — только Балаян, Брумель, да Лебедько. Гад, армяшка!
— Из каких же немцев по роду? Из «петровских», аль «поволжских»?
— Поволжский Из Сталинграда родом. — Мне ничего не оставалось, как признаваться.
— Но детство и юность провели на Новой Земле. Ага… Я почему спрашиваю. Нам старикам и взрослым безразлично какой вы немец, но вот молодёжь подрастает — интересуется… Остап, выйди, погуляй. Козами займись… Отлынивать ты стал от своих прямых обязанностей, заболел что ли?
Остап молчком поспешил на выход: слышал его скорые шаги.
— Я в школе историю преподаю… Прослушают детки урок и в конце обязательно спросят из каких, стало быть, вы немцев… Обменяете портупею? На двух коз.
— Тарасович Ольги, ну зачем коз обещаете: Остап, зверюга, взбесится! — встрял Балаян.
Председатель недовольно и приглушённо отрезал:
— С Остапом поделюсь, наплечные ремни дам жилетку украсить.
Что на это предложение мог ответить, я сам надеялся устроить обмен — вернуть взводу повседневку, в том числе и свою. Офицеру носить её без портупеи срамно, поэтому отказал уклончиво:
— Подумать надо.
— Меняйтесь, Курт, — хороших коз дам, молодых, дойных.
— Непременно подумаю. У меня к вам дело. Вы знаете, у меня на постое научная экспедиция Администрации «Булатного треста», испытывают способность коней и буйволов пахать в респираторах. Попробовали на моих угодьях, теперь совершенствуются в сопках — на целине… Так вот, лошади и буйволы после испытаний останутся у меня в Отрадном, — врал я, — за доброе отношение к нам я намерен передать вам пару упряжек с плугами и боронами… На прощание погонщикам семечек хочу подарить, одолжите мешков… тридцать? Кстати, подскажите, как это вы их так готовите? Вкуснее наших, по-моему. Угощали как-то нарушители трудовой и общественной дисциплины.
Евтушенко долго молчал. Поверил, похоже, предстоящему пополнению отрадновского хозяйства тягловой силой и теперь переживал за участь животины. И вряд ли поверил в передачу ему обещанных упряжек.
— Дам, но в подсолнухах из фуража козам… А рецепт приготовления семечек один — сушим на солнце. У вас этим занимаются мужики, у меня женщины — потому вкусней.
Видел бы мирянин, как я отбивал чечётку по дверце сейфа. Тридцать мешков! В подсолнухах, вылущим, мешка три семечек будет. Своих в колхозе с гулькин нос, а с бизнесом до конца лета, до будущего урожая, не резон тянуть — будет с чего начать. Не жарят — сушат на солнце! А мы пожарим!
— Премного благодарен, уважаемый Тарасович Ольги. Я вам вечерком позвоню, и мы обсудим все детально, а сейчас с вашего позволения даю отбой.
— Не забудьте подумать насчёт портупеи, — напомнил Евтушенко и накинул цену: — Двух дойных коз и ещё одну покрытую дам.
Я, распираемый восторгом от удачи, крутанул рукоятку редуктора и чечётку по дверце сейфа завершил «ключом».
* * *
Позвонить вечером я Евтушенко не смог по причине обрыва телефонного провода. Эта авария внесла коррективы в мой план.
Телефон на наблюдательной вышке телефонисты установили в смотровой водокачки, кабель спустили вниз, обернув по змеевику, чтобы ветром не носило, и потянули в сторону Мирного прямиком через крестьянское кладбище. Постовой увлёкся телефонным аппаратом, поэтому внимания на то не обратил. Телефонистов не предупредили, сами они не знали, и догадаться не могли, что прокладывают провод по кладбищу: ведь могилы были без земляных холмиков, без крестов и оградок. Несколько десятков столбиков рядами, кто мог предположить, что это обелиски? Надолбы противотанковые — вот на это похоже. А мисок — из посуды отрадновцев — с надмогильными надписями на верхушках столбов они просто не заметили. За годы песок посёк алюминий, и надписи стали еле различимыми.
Хлопцы поужинали и перед отбоем развлекались: тягали по посёлку борону. Половина впряглась, другая с хохотом и улюлюканьем погоняла. Мужики на крылечке барака наблюдали за этим понуро, потягивая из кружек чифирь и сплёвывая на песок.
Я же продолжил сборы, готовясь к тайному походу в Мирное, договариваться с Евтушенко по телефону было опрометчиво — могли подслушать, тот же Балаян, «ссученный». В планшетку уложил тюбики с тушёнкой. Мешок с двумя экзоскелетами, двумя парами ботинок с крагами был уже спрятан, зарыт в песке под стеной водокачки — в «мёртвой зоне» от глаз часового. Этим добром собирался задобрить Евтушенко и его, видимо, заместителя и дружбана Степана. В мешке же находился комплект спецназовского походно-боевого облачения — в нём намеревался заявиться в Быково, не в зипуне же и кальсонах. Побрился. Попытался и «шубу» обрить, но оставил эту затею. У меня за зиму, не как у всех, волос