— Не хроникайся, небён, — не земляк. Как позвонить в ратушу Мирного?
— А ты крутани рукоятку четыре раза.
— А если три?
— Это вызов твоего телефона. Два раза — вызов сторожевой вышки мирян. Понял?
— Ладно, конец связи.
— Надо произвести «отбой».
— Ладно, отбой. Подожди… Если ты сейчас крутанёшь ручку два раза, я с ратушей смогу связаться?
— Неа, линия будет занята, пока я у себя не дам отбой.
— Так вот… Рядовой Кондор, приказываю положить и полчаса трубки не поднимать. Ясно?
— Так точно!
— Выполнять.
— Есть!
Я опустил трубку на рычажки аппарата, но, против ожидания, шуметь из неё не перестало. Поднял и снова приложил к уху.
— Так дайте же, товарищ капитан, отбой! — услышал я.
— Это как?
— Крутаните раз рукоятку редуктора… товарищ капитан!
— Сам ни в жизнь не догадался бы, — ядовито пробурчал я и крутанул рукоятку. В аппарате что-то дзынькнуло и шум с треском в трубке прервался.
В оконце возник хлопец, вытянувшийся в струнку и отдававший мне честь. Всё в нём ликовало — слышать такое! Узнал кто он. Чёрная словно смоль курчавая голова, из бороды и усов глаза чёрные-же блестят, да нос торчит. Небён Милош, рядовой с позывным «Цыган».
— Кто таков?! — спросил, однако, я. Рука потянулась невольно в приветствии к виску, но успел смазать эту непроизвольную для самого себя реакцию, виска только коснувшись скрюченными пальцами. Отдёрнул руку и больно зацепил ногтями острый край гофрированной столешницы из прочнейшего пластика.
— Товарищ капитан, рядовой Милош по вашему приказанию прибыл! — отчеканил чернявый во всю силу своих лёгких.
— Чего глотку дерёшь, полевод Милой? По строю соскучился?! Не честь положено председателю отдавать, а чулок снять. Шапку ломить. Помнишь обязанности колхозника?
Милой, приложивший в воинском приветствии руку к курчавому виску, ей же стянул с макушки балаклаву скатанную в шапочку, сгорбился.
— Я вызывал? Ах да. Чем девки угощали? Давали семечки? От наших отличались?
— На вкус — один хрон, — прогудел в бороду словак.
— Болван!
— Так я пойду.
В голосе хлопца было столько разочарования и горечи, что невольно у меня вырвалось:
— Свободен, рядовой.
— Слушаюсь!!
Полевода выпрямило, вмиг он преобразился в марпеха. Водрузил на голову балаклаву и раскатал отточено по лицу до шеи. Сверкая в прорезях для глаз зрачками, лихо отдав честь, спрыгнул с ходуль и развернулся кругом. А щёлкнул босыми пятками, у меня заныло под повреждёнными о край стола ногтями. Первые пять шагов Милош проделал строевым.
— И передай дневальному, чтобы больше ко мне марпехов по списку не направлял!
А что, если в самом деле, возродить воинские уставные отношения? Порядка больше будет. Хлопцы, да и мужики, ждут не дождутся, думал я, откусывая обломанн ый ноготь. Взвесил все за и против и решил, что нет, не ко времени, закончится прополочная страда, там посмотрим.
Сплюнув огрызок от ногтя, сел за стол и крутанул рукоятку телефона два раза.
В ухо прозвучало:
— Да-а.
— Я Вальтер, председатель колхоза «Отрадный». Пожалуйста, назовите имя вашего председателя правления колхоза.
Только четыре раза за шесть лет руководители соседних колхозов виделись во время передачи дарственного жмыха, но так и не удосужились представиться друг другу. Мне предстоял первый официальный разговор, да ещё по телефону: надо было как-то обращаться и называть абонента.
В ответ в трубке прозвучало неожиданно озорное:
— Ко-ондо-орчик! Я только что поднялась на башню… Зачем спускалась? А догадайся. Даю подсказку, я не мальчик, наружной обзорной площадки силосная башня не имеет, оконца только под крышей.
Женский голос взволновал. Когда приводил своих в Мирный за дарственным жмыхом, мирянские парни и мужики девушек и жён прятали по домам. Шесть лет женщин не слышал и не видел. Сразу даже не уловил, что голос не мужской, посчитал, кого-то из пацанов мирянских.
Опешил и повторил представление:
— Я Вальтер.
— Вальтер — красивое имя. А то все Кондор, да Кондор. Ну, хватит дурачиться, мордашка.
Девчоночий голос… Как там на Марсе мои дочки?
С навернувшейся на глаза слезой я постарался сказать мягко:
— По телефону вы говорили с полеводом Кондрашкой.
В трубке долго шумело и потрескивало, потом растерянное с заиканием:
— Т-тарасович Ольги Т-тарас Ев-втушенко. Доктор физико-м-м-матиматических н-наук, п-п-профессор. Извините…
Услышав этот испуганный голосок, я смутился: «Лет тринадцать-четырнадцать. Моей Анке было шесть, когда покинул Марс, сейчас ей столько же».
Сел и, припоминая нежные интонации, спросил:
— Годков-то сколько тебе?
— Пя-пя… четырнадцать.
«Из детей не самая старшая, но должна помнить», — предположил я.
Детей Отрадного, старшему и восьми не было после гибели родителей, в ЗемМарию не увезли, миряне у себя оставили, усыновив, удочерив.
— А звать как?
— Стешей. А-аркадьевна Светланы Степанида М-морозова.
— Стеша. Уй, какое имя красивое.
— Если бы Степанидой звали, мне бы больше нравилось.
Искал, что бы ещё такого спросить, возникла долгая пауза — девочка кашлянула и я, не найдясь, ляпнул:
— Кондрашке давала… семечками угощала?
— Какому Кондрашке? Не знаю такого.
— Кондор — Кондрашка.
— А-аа… угощала. А что?
Девочка успокоилась и даже осмелела, в её ответе на мой вопрос чувствовалась игривость взрослой девушки.
— Семечки на масле?
Спросил впопыхах, неосторожно. Ведь я намеревался заручиться у Тарасовича Ольги Тараса Евтушенко соглашением на право первенства в получении лицензии на реализацию не сушёных, а жареных семечек. А тут, возможно, такая промашка: не оказалась бы девчонка сметливой — догадается, все Евтушенко расскажет. А тот, не будь дураком, заявит, что они все восемнадцать лет на острове семечки со сковородки лузгают.
На другом конце провода прозвучало с ещё большей игривостью в голосе:
— На каком масле? Из кулька сушенными клевал.
Пронесло, успокоился я.
— А своими Кондрашка тебя угощал? Чьи вкуснее?
Девочка хихикнула, отвечала бойко, но закончила невесело:
— Мои.