Вместо ответа мужчина достал другую фотографию. Талия не знала, где и когда был сделан этот снимок. На нем был Цицерон в одежде портового рабочего. Он разговаривал с другим мужчиной, одетым точно так же. Мужчина вполне мог сойти за брата Цицерона, хотя черты его лица были немного тяжелее, а волосы более курчавые. Но совершенно очевидно, он был родом оттуда же, откуда и Цицерон.
— Вы видели раньше этого человека? — спросил мужчина.
— Никогда, — ответила Талия.
— Он называет себя Филиппом Мариусом, — продолжал мужчина. — И занимается мерзкими делишками. В том числе, саботажем и призывом к анархии. В газеты попадают главные ораторы рабочего движения, люди типа Масперо и Коузера, но вершит дела именно наш Мариус. Вы уверены, что не встречали его прежде?
— Уверена, — заявила Талия.
Мужчина вздохнул и сказал:
— Что ж, мисс, возможно, господа из «Марджинал» и подумывают о том, чтобы поработить всех нас, но они деловые люди.
По меркам деловых людей они ведут себя вполне дружелюбно: пошли на прямые переговоры с Сенатом, предоставили государству полезную информацию. — Он постучал пальцем по фотографиям Цицерона и анархиста Мариуса. — Но люди вашего профессора… вели себя совсем не так вежливо. Они наблюдали за нами на протяжении десяти, а то и более лет и даже не потрудились представиться; в течение пяти лет тайно жили среди нас, подстрекали граждан к бунту, разлагали бедные слои и молодежь, проникали на фабрики, в больницы, церкви… и университеты.
— Обучение детей высших классов политической экономии вряд ли можно расценивать как разложение молодежи, — заметила Талия. — А если так, тогда можно обвинить и всех остальных преподавателей университета.
Сотрудник Специального отдела уныло улыбнулся.
— Пока что не будем брать во внимание личную жизнь профессора… и вашу тоже. Не спал я по ночам не из-за этого, и вот что мне хотелось бы узнать у вас — я все время думал, не сотрудничали ли ваш профессор, его друг Мариус и все остальные их люди с мистером Маклином и его людьми. Не обрушатся ли на нас сразу обе стороны?
— Это может случиться? — спросила Талия.
— Хотел бы я знать, мисс, — покачал головой мужчина. — Хотя думаю, что нет. И я верю вам относительно характера доктора Цицерона. Он может быть лжецом, убийцей… — он специально медленно выговорил это слово, а Талия вся сжалась, как от удара, — … сочувствующим анархистам, шпионом с другой планеты, но он не капиталист. А кроме того…
В дверь торопливо постучали.
— Войдите, — резко ответил мужчина.
В комнату вошел тюремный караульный в форме.
— Фургон готов, сэр, — сообщил он.
— Отлично, — кивнул мужчина. — Сейчас буду.
— Да, сэр.
Дверь закрылась.
Мужчина собрал фотографии и аккуратно убрал их назад в папку, а папку в сумку. Только после этого он поднялся.
— А кроме того?.. — напомнила ему Талия.
— Что? — переспросил он.
— Кроме того — что? — повторила Талия. — Почему еще вы думаете, что друзья Цицерона не сотрудничают с корпорацией «Марджинал»?
— Ах это. — Мужчина постучал в дверь, и караульный тут же открыл ее. — Ну, мисс, мы арестовали вашего молодого человека и кое-кого из его друзей, которые пытались поднять бунт у стен контор «Марджинал» в Городе… Если они нас не разыгрывают специально, то похоже, что обе стороны крайне недолюбливают друг друга. — И он приподнял шляпу на прощание. — Да, мисс, — Все, что она услышала, а потом щелкнул замок двери.
* * *
Караульные провели Цицерона по узким коридорам и вниз по лестнице; идти из-за наручников и ножных оков было не так-то просто. Цицерон пытался сосчитать лестничные пролеты и запомнить, сколько этажей в тюрьме Аликата, но цифры в голове не удерживались. Перед глазами все время вставал Трилиссер-Хауз, и он считал ступеньки наверх в свою комнату. Из раны за ухом снова начала сочиться кровь, а так как руки были скованы, он ничего не мог поделать.
В конце концов они вышли в крытый проулок, такой длинный и темный, будто находился он под землей. С обоих краев крыши стеной стекала дождевая вода, еле пробивавшийся дневной свет был серо-зеленоватым и безрадостным.
Их ждал фургон — без окон, без опознавательных знаков. Сотрудник Специального отдела занял место спереди, рядом с водителем. Караульные впихнули Цицерона в салон и сели вместе с ним. Цицерон ни капли не удивился, обнаружив, что скамья напротив уже занята: между двумя массивными караульными сидел обмякший Мариус. Он был совсем плох. В отличие от Цицерона, до сих пор остающегося в университетском плаще, в котором его застал арест, Мариус был в зеленом тюремном комбинезоне, грязном и залатанном, причем некоторые пятна казались совсем свежими. Правый глаз и правое ухо скрывали окровавленные бинты; в крови была и вся правая сторона лица, а грудь заляпана кровью и рвотой. Цицерон не мог определить даже, был ли Мариус в сознании или нет.
Заурчал мотор, и фургон тронулся с места. Какое-то время по крыше фургона барабанил дождь, но вот фургон снова остановился, двери открылись, и Цицерон успел заметить широкий тюремный двор, окруженный высокими стенами, над которыми вздымались высокие башни. Но тут же в двери появился сотрудник Спецотдела с двумя караульными в непромокаемых плащах и с карабинами в руках. Один караульный держал блокнот и ручку.
— Заключенный номер девяносто одна тысяча двести шестьдесят четыре, он же Филипп Мариус, — выкрикнул караульный. Офицер показал в сторону Мариуса, и караульный сделал какую-то пометку в блокноте. — Заключенный номер девяносто одна тысяча сто восемьдесят шесть, он же Александр Цицерон. — Караульный справа от Цицерона взял того за руки в наручниках и поднял их вверх. Караульный, державший блокнот, сделал еще одну пометку.
— Оба препровождаются из тюрьмы Аликата в тюрьму Имаз, — отдал распоряжение офицер.
— Тут так и написано, — ответил караульный с блокнотом, вырвал один листок и протянул его офицеру. — Вот.
— Да, — ответил офицер.
Снова двери фургона закрылись, и они поехали дальше. Буря разыгралась не на шутку. Цицерон слышал, как снаружи бушует ветер, как бросает на стены фургона потоки дождя, словно это были пригоршни гальки. Дорога была ухабистой, ветер крепчал, их сильно трясло, а водитель все время жаловался на плохую видимость, и Цицерон готовился к тому, что фургон может в любую минуту опрокинуться. Внутри было тесно и душно, и он с трудом дышал.
Имаз. Аликата была обычной тюрьмой для обычных преступников. В Имазе содержали наиболее опасных заключенных, тех, кто пытался бежать сам, а также политических заключенных, чьи товарищи могли попробовать устроить им побег. Он, видимо, попадает во все три категории.
Как вообще им удается переправлять заключенных в Имаз? Он знал, что тюрьма находится на острове, в старом морском форте. В сезон бурь волны в узком внутреннем море, окаймленном по берегам высокими скалистыми берегами, достигали пятидесяти футов. В лодке по такому морю не проплыть, а летать в ненадежных, непрочных дирижаблях Саломеи мог решиться только дурак; к тому же вряд ли в распоряжении полиции, тем более Специального отдела, найдется хоть один дирижабль.
Ему показалось, что фургон, вместо того чтобы ехать в порт, поднимается вверх, в горы. Может, сейчас их и не повезут сразу в Имаз.
Вот фургон остановился. Цицерон слышал приглушенный разговор, доносившийся из кабины. Потом раздался лязг открываемых ворот, фургон опять дернулся, но вскоре замер. Ветер стих, даже дождь больше не барабанил по крыше, потому что они въехали в какой-то тоннель или гараж. Куда их привезли?
Дверь фургона отворилась, вокруг было темно, пахло машинами и бурей. Караульные вытащили Мариуса, потом один из них крикнул Цицерону:
— Вылезай!
Фургон стоял под широким стальным навесом, державшимся на стальных же балках и перекладинах. Навес находился на вершине километровой скалы, одной из тех, что возвышались вдоль всего южного берега внутреннего моря. Вокруг бушевала буря. Далеко в море, за серо-зелеными волнами с белыми барашками, высились острые скалы острова Имаз, окруженные темными тучами. Остров напоминал нос корабля, который штормовой ветер кидает по волнам.
Цицерон заметил четыре тонюсеньких троса, два сверху, два внизу. Они исчезали в тумане дождя, но когда Цицерон посмотрел на ближний конец троса, то понял, что на самом деле он очень толстый, толщиной с мужскую руку, и сделан из стали. Под навесом рядом с фургоном стояли различные механизмы, колеса с человеческий рост и шкивы, старый паровой двигатель (причем Цицерон заметил, что он соединен с верхней и нижней парами тросов — тянет верхние и травит нижние). Он снова посмотрел вдаль и увидел, что к ним по подвесной дороге движется кабина. У него вдруг закружилась голова.