Он взял второе пирожное себе.
— Я серьезно, Цицерон, — продолжала Талия. — Ты очень умный, и я тебя люблю, но ты ведь не гений.
— Все в порядке, — ответил он. — Зато гений ты. — И он снова ее поцеловал, — А тебе известно, что новый профессор утверждает, будто скорость света в вакууме является величиной постоянной независимо от относительной скорости источника и наблюдателя?
— Да, — сказала она. — Я читала статью. Хотела написать ему сама; расстояние и время должны меняться при передвижении наблюдателя. Не пытайся увести меня от вопроса.
Цицерон вздохнул. Это не Талию он пытается отвлечь, а самого себя.
Он отступил назад, огляделся, куда бы присесть, и наконец пристроился на краю постели. Матрас на кровати был по-военному жестким, так спали все представители высшего класса Травалля и Тиатиры — тонкий слой хлопка поверх деревянных досок, — но сейчас ему все казалось чудесным.
Ему хотелось схватить Талию в объятия, притянуть к себе, крепко прижать и закрыться одеялами с головой от всего мира, заснуть навеки, подобно заколдованным любовникам из какой-нибудь сказки, не думая ни о профессорах или колледжах, ни о революционерах или торговцах-авантюристах, ни о звездных кораблях, снующих на орбите высоко в небе, хоть и невидимых, но грозных.
Вместо этого он сказал:
— Талия, если бы мне нужно было уехать… ты поехала бы со мной?
Она посмотрела на него и спросила:
— Куда? На острова? В Порт-Сент-Пол?
Порт-Сент-Пол был столицей одной из островных колоний Травалля; считалось, что Цицерон родом оттуда. Острова отделяли от Басии шестьсот километров бурного океана; вряд ли кто-нибудь в университете стал бы проверять его поддельные документы или придуманную историю.
Специальные медицинские нанниты переконструировали весь его организм на уровне начиная от ДНК, и он стал подлинным уроженцем островов Рока вплоть до группы крови, цвета кожи, высоких скул и текстуры волос; после этого все три года пути от Зоа его беспрестанно трясло, но постепенно организм привык. Когда он увидел себя в зеркале, оказалось, что в основном он даже остался похож на самого себя, а теперь он привык и к небольшим изменениям — нос стал чуть шире, волосы более курчавые, кожа не синевато-черная, а, скорее, коричневая (теперь даже стало заметно, когда он краснеет или бледнеет). Зато для жителей Травалля он уже не выглядел чужаком. Правда, островитяне в Басии тоже редкость, так что на Цицерона все равно обращали внимание, иногда даже насмехались, но его это не раздражало.
Раздражало его лишь то, как восприняли здесь его роман с Талией. Многие считали его не просто скандальным, а оскорбительным.
Цицерон покачал головой и ответил:
— Неважно.
На секунду его решимость поколебалась. Но выбор уже сделан, причем давно. Если когда-нибудь он снова и окажется в мире, в котором родился, то это все равно уже будет не тот мир, который он оставил позади. Его семья, друзья детства (за исключением нескольких человек, отправившихся в аналогичные путешествия) давно состарились и умерли, пока он находился в космосе. Да и товарищей по путешествиям он вряд ли сможет увидеть. И этот выбор он тоже сделал сам. Ради Талии и ее народа, хотя он их еще и не знал тогда. И он не может просить ее сделать то же самое ради него.
Талия подошла к нему и присела рядом.
— Как только я закончу колледж, — сказала она, — отвезу тебя в Тиатиру. Папа устроит нам обоим кафедры в университете Сетис Империал.
Цицерон улыбнулся.
— А что скажет твоя мать?
— Будет вне себя, — ответила Талия. — Но это ее обычное состояние. А папе ты понравишься.
Тут он взял ее за руку и притянул к себе.
— Мы изменим весь мир, — прошептала она. — Вот увидишь.
Когда Талия ушла в часовню, Цицерон покинул Грейсиз-колледж тем же путем, что и пришел. В своем колледже, Палмере, он тоже пошел в часовню. Потом отправился на службу, но со студентами был либо слишком мягким, либо слишком суровым, а то и таким и другим одновременно. Он написал едкое письмо редактору ведущей финансовой газеты Города и чуть более спокойное в один из основных экономических журналов Тиатиры.
Он даже сходил в главную библиотеку и какое-то время слонялся по Круглому читальному залу, прислушиваясь, как барабанит дождь по освинцованной крыше, как лязгают заводные механизмы лифтов и шипят пневматические трубы. Он обдумывал встречу с дельцами, но они так и не появились — то ли закончили свои дела в университете, то ли были заняты чем-то другим.
Цицерон ушел разочарованный, но не без облегчения. Он понятия не имел, что сказал бы им. Он вернулся в свою комнату и какое-то время сидел, глядя, как дождевая вода затекает в трещины в подоконнике.
«Что же мне делать?» — думал он.
* * *
Корабль Цицерона, «Равенство», был вторым кораблем Сообщества, достигшим Саломеи. Первым был «Солидарность», именно он заложил фундамент будущей миссии. Было собрано и записано огромное количество разного материала, который затем посредством QT-сети передали домой, чтобы там уже правильно спланировали, каким образом вернуть потерянную колонию цивилизации. Через двадцать лет по следам «Солидарности» вылетел корабль «Равенство», именно он привез истинных миссионеров, специалистов, таких как Цицерон, способных и обученных жить и работать среди людей Саломеи.
«Равенство» находился в системе Джоканаана неполных два года, когда телескопы впервые заметили корабль дельцов, он был тогда на расстоянии половины светового года и направлялся к планете. Из документов Золотого Века и смутных старых записей радиопередач, Сообществу было известно, что человечество когда-то занимало гораздо большие пространства, чем то, что им было известно теперь. Как любая далекая миссия, экспедиция на Саломею была готова к встрече с пришельцами из неизвестности. Но кто же знал, что именно так и произойдет. Да и думали-то они, что если и столкнутся, то с цивилизацией, похожей на Сообщество.
Истина оказалась далекой от их догадок, и они не сразу все поняли. Пока Цицерон погружался в новую для него культуру и ни на секунду не задумывался о приближающемся корабле, лингвисты миссии Содружества пытались найти общий язык с обитателями корабля. Они перебирали известные им мертвые языки и старались понять значение странных выражений типа «интеллектуальная собственность» и «право на эксплуатацию». Корабль пришельцев назывался тоже странно — «Эластичный спрос», представлял он какую-то организацию под названием «Марджинал Лимитед». Свою цивилизацию пришельцы называли «ассоциацией», вроде бы похоже на «сообщество», но настораживали некоторые необычные нюансы.
Даже когда из-за странного пристрастия пришельцев к коммерции их прозвали дельцами, а кое-кто из коллег Цицерона (специалистов по экономике развития), оставшихся дома, в Сообществе, начали высказывать обеспокоенность, никто из сотрудников Космической службы или даже из миссии на Саломее не воспринял это всерьез. Просто им казалось, что невозможно применить принципы, работающие на этой несчастной, бедной планете, где еще существовали акционерные общества и колониальные империи, к межзвездной цивилизации.
Но потом пришельцы появились в Басии, столице самой крупной из этих империй, и заявили о своем присутствии государству Травалль.
И только тогда Космическая служба и миссия на Саломее были вынуждены всерьез задуматься о вновь прибывших.
* * *
Цицерон считал само собой разумеющимся, что, так как Космическая служба ставит своей целью спасти людей Саломеи от самих себя, то она же спасет их и от дельцов. Он и помыслить не мог о том, что они решат оставить планету, чтобы ее поглотила другая цивилизация, причем настолько коррумпированная и дисфункциональная, что может пронести через межзвездное пространство свои идеалы собственности и коммерции.
Цицерону даже в голову не приходило, что Космическая служба откажется от поставленной задачи.
«Если проблема настолько сложна, — думал он, — что тогда будет со мной? Что я могу сделать в одиночку?»
Он снова взял тетрадку Талии и медленно пролистал ее, он не столько читал, сколько просто смотрел на буквы и цифры.
Если миссия Космической службы улетит, и Талия и остальной народ Саломеи останутся абсолютно беспомощными. Цицерону необходимо что-то придумать, больше некому.
Его мысли были прерваны стуком в дверь. Стук повторился, Цицерон не двигался, и тогда кто-то начал открывать дверь ключом.
Цицерон открыл дверь сам. Перед ним стоял привратник колледжа с ключом от комнаты в руке. С ним был старый профессор Элиер, ректор Палмера, а рядом с профессором стояли грузный мужчина средних лет в круглой шляпе и черном плаще (такие носили как минимум лет десять назад) и двое городских полицейских.