— Погляди внимательнее, — попросил его Калам.
Мастер Рогул поджал губы и некоторое время недовольно рассматривал бутыль. Затем лицо его прояснилось:
— Зеркало! Но странное, искажённое. Оно показывает меня ещё гаже, чем я есть на самом деле. Не просто лысый старикашка, нет! Лысый старикашка, которого разнесло от непомерных возлияний так, что видна каждая пора на лице, каждый гадкий прыщик или пятнышко. Это намёк, мальчик мой? Если так, то зря. Я и сам знаю, что не образец красы, не Куморил, который увёл невесту у великого Тритона.
— Я бы не посмел, — ответил Калам. — Кроме того, вряд ли Тритону, даже если жрецы не врут, интересны человеческие женщины. И уж тем более Куморилу не нужны хвостатые жабы. Он бы на них и не посмотрел!
— Недостаток системы в твоём образовании не доведёт тебя до добра, — покачал головой Рогул. — Назвать Тритона жабой, хе-хе, это святотатство. Ещё недавно сжигали за меньшее. Моя недоработка, я слишком редко наказывал тебя.
Слова мастера Рогула были полны осуждения, лицо исполнено праведного гнева, но глаза смеялись.
— Да, учитель, — покаянно произнёс Калам. — Надеюсь, у здешних стен нет ушей? Пять лет назад не было, а сейчас? Мастера такие любознательные люди…
— Я бы знал, — серьёзно ответил Рогул. — Мой дом и моя мастерская… их не имеют права изменять без ведома хозяина.
— То есть, — спал с лица Калам, — это вообще возможно?
— Ничего невозможного, — Рогул пренебрежительно махнул рукой, — но не здесь и не сегодня. Итак, мальчик, зачем ты показал мне это отвратительное зрелище?
— Да… — Калам поёжился. — Не хотел бы я жить в мире, в котором… Ладно, учитель. Всё очень просто. Такое зеркало увеличивает. Значит, с его помощью можно рассмотреть небо.
— Но чем тебя не устраивают обычные линзы?
— Мне не хватает увеличения, учитель! Латте и Гидрини великие мастера, но, боюсь, им не под силу сварить и отшлифовать настолько большие стёкла. Ты сам учил меня: чем больше линза, тем больше увеличение. Значит, так можно сказать и про зеркало! Ты сделаешь для меня большое бронзовое зеркало. Полторы, а то и две ладони величиной. Конечно, не просто так, я щедро заплачу, у меня осталось довольно денег, ну, я рассказывал, а потом… Потом я выберу безоблачную ночь…
Калам разгорячился. Он вскочил, размахивал руками, лишь чудом не смахнул со стола кубок с драгоценным вином. Рогулу пришло в голову, что он как будто помолодел, сбросил с плеч десять или даже двенадцать лет, вернулся в далёкую юность, когда был глупым мальчишкой. Но вот тот мальчишка не интересовался небом, более всего его интересовали кошельки прохожих. Кроме девушек, конечно.
Внезапно мастер Рогул почувствовал себя невероятно старым, старше самого города Группий-Норса, старше стен и пещер, старше, наверное, самой горы, на которой выстроен город.
— Хорошо, — прервал Рогул речи молодого мастера. — Я сделаю такое зеркало.
— Спасибо, учитель!
Калам крепко сжал старика в объятьях: — Я, я…
— Выпусти меня, ведмед, — пропищал полузадушенный Рогул. — Раздавишь!..
— Да. Конечно.
Калам разжал кольцо рук и сконфуженно присел на стул.
— Мало того, — продолжил Рогул. — Я сделаю это совершенно бесплатно… не считая затрат на материалы, конечно, да… Видишь ли, мальчик мой, мне тоже очень интересно узнать, что случилось с нашим миром. Вот только… — он в сомнении потёр подбородок. — Как тебе вообще пришла в голову идея использовать зеркало?
— Случайность, — ответил мастер Калам. — Да, это была случайность. Удивительная, даже, гм, несусветная случайность.
— Вот как? — удивился Рогул. — Что же в ней несусветного?
— Это случилось на том самом празднике света, на острове Венето. Наутро, когда я искал вино в подарок тебе, учитель, — Калам ненадолго задумался, двигая нижней челюстью. — Да, я искал вино и даже нашёл его, а потом ко мне пристал какой-то сумасшедший торговец. Как же его звали? Бу Ци, кажется.
— Если судить по имени, из страны храмовников, — заметил Рогул.
— Да? Наверное, но это не имеет значения, — отозвался Калам. — Так вот. Этот тип, не иначе, обнаружил, что я при деньгах. Возможно, заметил, сколько я заплатил за вино, впрочем, это уже неважно. И уже на выходе с торжища он пристал ко мне с ручным зеркальцем. Маленькое такое зеркальце, примерно как серебряный шергон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну и что? — спросил Рогул.
— Оно было вогнутое, совсем как дно этой бутылки, — продолжил Калам. — Бу Ци требовал, чтобы я его обязательно купил у него. Для того, чтобы… как он это выразился?.. Заботиться о чистоте кожи! Все угри и все несбритые волоски, вообще всё непотребное на коже. И тут меня как ударило! Почему не употребить такое зеркало вместо линзы, подумал я? Зеркало соберёт и отразит небесный свет, потом другое зеркало, уже обычное, отразит его в глаз наблюдателя. Это второе зеркало можно сделать подвижным, для точной настройки прибора. И это второе зеркало направит собранный свет в обычный окуляр для обычной зрительной трубы. Как раз то, для чего мне понадобится мастер Латте или мастер Гидрини. А вот первое, вогнутое — это для тебя, учитель.
— Да, случайность, — согласился Рогул. — Иногда она меняет всё.
Калам промолчал. В жизни мастера Рогула наверняка было немало случайностей. Встреча с Каламом — одна из них, и не самая важная.
— Да ты ешь! — встрепенулся Рогул. — Небо может подождать, оно не сбежит, а желудок, он тут, рядом, и он важнее.
Калам не стал спорить. Небо высоко, а желудок и впрямь был всецело согласен с мастером Рогулом.
В «Свиную ногу» Калам вернулся уже затемно. День прошёл удачно: он договорился не только с Рогулом, но и с мастером Гидрини, и с мастером Гу Ло, который согласился изготовить сборный каркас небесной трубы. Мастер Рогул весьма помог ему в этом деле: мастера согласились сделать скидку, как для своего. Годы, прожитые внутри крепости, не прошли напрасно: Калам с полным основанием мог чувствовать себя своим.
Харчевня пустовала. Папаша Рут и Ага вечеряли при свете масляной лампы.
— Здравствуй, хозяин. Здравствуй, мастерица, — поклонился Калам, входя. — Не вижу посетителей. Так плохи дела?
— Ты давно не был здесь, господин, — печально улыбнулся папаша Рут. — Кое-что изменилось. Четыре года назад в город Умелых прорвались пираты. Тиран их выгнал, но это стоило жизней. Сегодня в Лардии день поминовения усопших, празднества и всяческий шум запрещены. Вот завтра вечером у нас будет не протолкнуться от гостей. Так что занимай место в зале заранее, иначе может и не достаться.
— Я понял тебя, хозяин, — сказал Калам. — Спасибо за предупреждение. Я поужинаю у себя в комнате. Это возможно?
— Конечно, — ответит папаша Рут. — Но тогда ты не услышишь знаменитых слепых музыкантов. Завтра как раз моя очередь принимать их у себя.
— Если что, я постою на лестнице.
— Если там будут места! — ухмыльнулся папаша Рут.
— Вот даже как? Я буду иметь в виду. — Калам направился к лестнице наверх и добавил: — Надеюсь, сегодня кружка пива и тарелка жаркого для меня найдётся?
— О, конечно, господин! — уверил его папаша Рут. — Очень скоро Ага принесёт ваш ужин.
Калам кивнул и зашагал по лестнице. Ступени уютно скрипели под его ногами. Возможно, следовало остаться у мастера Рогула? Ведь он приглашал, искренне приглашал расположиться у него. С другой стороны, если он не стеснял учителя, то учитель вполне мог стеснить его. Калам знал себе цену и привык к душевному комфорту, который для него состоял, в том числе, в уединении. Постоянно сталкиваться с человеком, самым лучшим, самым благожелательным к тебе человеком тогда, когда ты ищешь покоя? Видеть незнакомые вещи, встречать следы жизни иного там, где не ждёшь ничьих следов? Конечно, это не касается гостиных дворов или иных мест, нарочно предназначенных для приёма гостей. Там это нормально и правильно, там ты знаешь, что не дома, там ты готов. Так что…
Отперев дверь в отведённую ему комнату, Калам сразу понял, что ошибся. Кто-то побывал здесь в его отсутствие. Кто-то очень осторожный, но слегка небрежный. Для начала, здесь пахло чужаком. Не папашей Рутом и не мастерицей Агой, к их запаху Калам успел привыкнуть. Нет, здесь побывал кто-то иной, отдалённо знакомый, встреченный недавно. Кроме того, его дорожный плащ висел несколько не так. Калам никогда не жаловался на память, запоминать, в каком состоянии он оставил свои вещи, давно стало его привычкой.