— Давай, — сказал, отодвигая защёлку.
Принял просунутый в щель узкий конверт и снова захлопнул дверь.
Одного взгляда на конверт хватило, чтобы возбуждение пропало как не было. Ох, и не любил Фёдор Иванович такие письма, да только ничего не поделаешь, не бодаться телёнку с дубом.
Бросив конверт на стол, Параминов стал одеваться.
— Ты чего?! — возмутилась любовница. — Ты куда это?
— Прости, — коротко ответил Фёдор. — С этой конторой не шутят.
— С какой конторой?!
Марина схватила конверт, надорвала.
— Он пустой! — с негодованием сообщила она.
— Пустой, — согласился Фёдор. — Но он есть. Это значит, у меня не больше получаса.
— Да объясни же ты, в чём дело!
Марина села, закуталась в простыню, зло посмотрела на Параминова.
— Я скоро приду, — ответил тот. — Тогда, может быть, объясню.
— Почему может быть? — потребовала Марина.
— Потому что могут запретить, — просто ответил Фёдор Иванович. Шагнул к Марине с намерением поцеловать. Она отодвинулась. Параминов пожал плечами и вышел.
***
Ошибается тот, кто думает, что работа офицера спецслужбы заключается в засадах, драках и перестрелках. Меньше надо сериалов смотреть. Как и в любой государственной структуре, в основе — документы. Протоколы, справки, аналитические записки, доносы, в конце концов! Даже полевые агенты, и те загружены бумажной работой. Без правильно составленного отчёта их труд не имеет никакого смысла.
Стол майора Коваленко был девственно чист. Только моноблок с клавиатурой и модерновый настольный светильник. Никаких зелёных абажуров, узкая светодиодная конструкция на толстой ножке, похожая на раскладной нож. Сейчас светильник был сложен и вовсе не походил на лампу. Параминов узнал его только потому, что у него на рабочем столе стоял такой же.
— Ну что, гражданин Параминов, — начал сидящий напротив Фёдора майор Коваленко, — что вы можете сказать в своё оправдание?
— Вы меня, майор, не гражданьте, — усмехнулся Параминов. — Нет у вас методов против Кости Сапрыкина.
— Юморите, Фёдор Иванович? — подался к нему майор. — А зря, между прочим. Но, поскольку вы не в курсе, я объясню. Это мне не трудно, знаете ли.
— Внимательно, — ответил Параминов и откинулся на спинку стула. Спасибо, спинка имелась в наличии. Всё-таки, органы действуют теперь куда тоньше, чем в тридцатых годах прошлого века. Девяносто лет назад вместо стула, на котором расположился Параминов, довольно удобного, кстати, стула, находился бы прикрученный к полу табурет. На таком не откинешься…
— Вы не отвлекайтесь, Фёдор Иванович, — прервал его размышления Коваленко. — Дело серьёзное. А дело в том, — он помолчал, — вы помните, что вы под надзором?
— Забудешь про такое, — буркнул Параминов.
— Так вот, — продолжил Коваленко. — Объясните мне, уважаемый господин, — он выделил последнее слово голосом, — Параминов, что вы делали в районе испытаний ядерного оружия? Секретных испытаний, к слову.
— Можно подумать, бывали несекретные, — проворчал Фёдор. — Что?! Ядерного?
— Именно, Фёдор Иванович, — подтвердил майор. — И как вы это объясните?
— Никак не буду объяснять, — ответил Параминов, подумав. — Откуда мне знать, что там какие-то испытания были, тем более секретные? Грибы я собирал, — добавил он. — И ягоды. Запрещено?
Майор пожевал губами. Ведь он немолод, понял внезапно Параминов. Ему, пожалуй, к сорока, а всё ещё майор. Звездочку перед пенсией хочется? Зачётное желание, объяснимое, только он-то, Фёдор Параминов, тут при чём?
— Не запрещено, — произнёс, наконец, Коваленко. — Только подозрительно. Тем более, в вашем случае, гражданин Параминов. Вы же не просто так под надзором.
Параминов посмотрел майору в глаза, тот, не мигая, уставился на него. Как змей, как удав. Загипнотизировать, что ли, хочет? Так и Фёдор не кролик, чтобы послушно в пасть лезть. Да, было дело в молодости. Ходили тогда по Сибири слухи об отделении. Даже не слухи, идея витала в воздухе: чего, мол, эту Россию кормить? Фёдору плевать было на политику, но Фёдор он был молод, и почудился ему запах денег. Где высокая политика с участием держав, там всегда деньги, деньжищи даже. Спасибо, быстро понял, что ветры поменялись, да и объяснили добрые люди в штатском, что к чему. За это им тоже отдельное спасибо. Однако, было, да прошло, и быльём поросло, развесистым и непроходимым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Подозрения, майор, к делу не пришьёшь, — сказал Параминов. — Только не виноватая я, да и не приходил ко мне никто.
— Воля ваша, — не стал спорить Коваленко, доставая из ящика стола пропуск. — Идите, господин Параминов, не смею задерживать, — и добавил, когда Фёдор Иванович уже закрывал за собой дверь: — Но помните.
Запомнит, решил Параминов, куда он денется. Вот только кто в его окружении ссучился? Откуда органы узнали о поездке? К каждому поднадзорному по филеру не приставишь, никаких фондов не хватит. Значит, навёл кто-то, но кто?
Из Конторы, именно так он называл для себя учреждение, которое только что покинул, Фёдор Иванович отправился к себе на фирму. По приезду сразу вызвал Кузьму Кузьмича. В свете последних обстоятельств, он оставался единственным человеком, которому он мог довериться.
Безопасник выслушал его молча, не дрогнув лицом. Параминов в очередной раз восхитился его выдержке. Старая школа! Куда нынешним петровым и бошировым, которые перед камерой двух слов связать не могут.
— Выясню, Федя, — сказал потом. — Не уйдёт гнида.
— Только аккуратнее, Кузьма Кузьмич, — встревожился Параминов. — К чему нам эксцессы?
— Не беспокойся, — ответил тот. — Знаю, что не старый прижим. Пальцем не трону поганца, но жизнь испорчу, будь уверен.
Глава 7
«…Не пришёл он ни на второй, ни на третий день. Когда же в день четвёртый послали за ним подмастерье, тогда и узнали, что мастер Калам пропал бесследно. Как вечером принял в отведённой ему комнате у мастерицы Аги ужин, затворил за нею двери, так его больше и не видели. Только на столе игральная карта приколота: четвёрка урмалов в красных. Знак, но чей? Мастер-расследователь, присланный тираном, прояснить того не смог. Так и сказал, что знак сей ему неизвестен, ни один из воровских цехов его не использует. У мастера Гука знак группий в зелёных, венетский цех оставляет, когда хочет о себе заявить, болотную цаплю в синих. Призванный на допрос мастер Гук ничего вразумительного не показал, только глаза пучил, а пытать его не решились. Воровской цех — община запретная, но сильная, с нею ни тиран, ни совет Мастеров ссориться не пожелал. Хорошо, оставил мастер Калам чертёж, по ней и построили первую небесную трубу…»
Ректор Гур Угон отложил книгу. «Записки достопочтенного мастера Рогула о небесной трубе или о том, Как правда о Великом Тритоне доказана была». Писатель мастер Рогул оказался тот ещё, читать его было трудно, любил он длинные отступления и замысловатые периоды. Правда, так мог сказаться перевод со среднелардийского. Язык за столетия сильно изменился, и нынешний лардиец вряд ли понял бы речения мастера Рогула. «Пойди туда» и «Возьми здесь», — это пожалуйста, но не рассуждения о жизни и природе, которыми «Записки…» были переполнены. Любил Рогул порассуждать о Вечном, ох, любил! Его можно понять: получив на склоне лет немалую известность, трудно не начать вещать. Зато под Рогула хорошо думалось. Ректор перечёл книгу не один десяток раз и просто позволял глазам скользить по строчкам. Это успокаивало и настраивало на нужный лад. Пока зрение поглощало знакомые фразы, мысль двигалась иными путями.
Дожил ли мастер Калам до построения прибора, который с лёгкой руки неизвестного переписчика именуется трубой Рогула-Калама? Прочёл ли записки учителя? Или закончил свою жизнь в день возвращения в город Умелых? Это никто не узнает, но, как ни цинично это звучит, лучше бы не доживал и не читывал. Обидно узнать, когда то, что всегда считал сказкой и мракобесием, оказалось истинной правдой!