Читать интересную книгу Цунами - Глеб Шульпяков

Но вот все переменилось. Я был готов звонить девушкам из компьютера прямо сейчас. Вызывать на дом, заваливать в рыжем кресле или на циновках. Или ехать туда, куда они приглашают. Как будто их специально для меня приготовили и они ждут, чтобы ими воспользовались.

Вернувшись на кухню, разогрел пиццу. Вино выдохлось, пришлось пошарить в соседних шкафчиках. За ведром действительно блеснуло стекло, я присвистнул. Это была коллекция настоящих французских коньяков.

“Сердце Гранд Шампани, идея коньяка в чистом виде, – сообщалось на этикетке. – Аромат сухофруктов и кожи, минеральные ноты”.

С первым глотком язык перестал различать вкусы, кроме ванильного.

Мягкое, обволакивающее тепло растекалось по телу.

“Как будто внутри зажгли лампочку”.

Перебравшись в кабинет, я подумал, что в бутылке с коньяком заключен цельный и глубокий мир, который я могу использовать, но не могу постичь. Вздохнув, стал разглядывать полки. В шкафу стояли коробки с операми Моцарта, Верди и Вагнера. В напольных динамиках закудахтали, завизжали ведьмы, и, шаркая по сцене, вышла прима. Судя по аннотации, это была знаменитая “сцена с письмом”, в которой Макбет сообщал жене, что станет королем Шотландии. Торжественный речитатив

Каллас переходил в пение, звонкое и густое. Следом громыхал, как коробка с посудой, оркестр.

По окончании сцены партер взорвался истеричными хлопками и выкриками.

И я почувствовал энергию людей, которых давно нет на свете.

8

Несколько лет назад я набросал пьесу, скетч. В главных героях которой значились театральные монтировщики. По ходу действия они выносили декорации, собирали сцену. И обсуждали спектакль, который пойдет вечером. Пьеса заканчивалась, когда занавес на собранной сцене поднимался. Тогда другой, настоящий, – падал.

Кто был человек, чьим именем я воспользовался? Какие имел привычки, убеждения? Страсти? Чем дольше я жил в квартире, тем чаще казался героем той, собственной пьесы. Зрителем спектакля, который никак не начнется. Собеседником актера, чье лицо мне не видно.

…Каждое утро звонили колокола, и тогда во сне все начинало тренькать, позвякивать. Дребезжать. Открыв глаза, из одного сна я попадал в другой – и разглядывал крашеные швы между кирпичами; рисунок штор и розовую пыль на красных плафонах, которая напоминала

Таиланд.

Остров, которого остался в другом, третьем сне.

Сначала жил со спущенными шторами, не зажигая света. Вздрагивая от каждого шороха. Среди вещей, еще как будто теплых, еще не брошенных, представить возвращение хозяина было нетрудно. Но никто не возвращался, не звонил. Чем больше проходило времени, тем агрессивнее становились вещи. Потекли краны, одна за другой бились об кафель рюмки. Из раковины поперла черная слизь. Стали перегорать лампочки, сорвался крючок в ванной. Отключили телефон, сеть. Широкие подоконники покрыл тонкий слой гари.

Квартира сопротивлялась, вещи требовали, чтобы я занял место хозяина – или уходил. И я перестал прятаться. Под увертюру из

“Женитьбы Фигаро” поднимал шторы, распахивал окна. Физически ощущая, как /пузырятся /звуки духовых инструментов. Я вытряхнул на балконе ковры. Вытер пыль. В записной книжке нашел телефоны и вызвал слесаря. Заполнив квитанции, заплатил за телефон.

Хотя кому мне было звонить? Для кого наводить чистоту?

“Не для оперных же героев”.

Поначалу опера вызывала во мне иронию. Раздражала. “Как можно верить в эти фальшивые страсти?” Но снова и снова переслушивая оперы Верди

– или “Тристана и Изольду”, – я поражался тому, насколько самодостаточна эта конструкция, опера. Насколько в себе и для себя она существует.

И насколько я как слушатель ей не нужен.

9

Вечерняя улица лежала расчищенной, только на тротуарах треугольники снега с кольями, как будто это мусульманский мазар, кладбище.

У церковной решетки топтались закутанные в платки и тулупы люди.

Каждый держал по стакану, как если бы они распивали Но, подойдя ближе, я понял, что это обычные нищие. Завидев меня, они, как артисты, расселись по местам. Ко мне потянулась тара – обрезанные пакеты из-под кефира, ванночки, в которых продают сметану. Бумажные стаканы для колы.

Втянув голову, я быстро прошел мимо. Тут же в спину ударили колокола, из церковных дверей высыпали прихожане. Хлынул пар, запахло свечами и овчиной. Люди на ходу крестились и разбегались.

Один банкомат ровно светился на темной улице.

Я ввел код, попросил тысячу.

“Подождите, ваш запрос обрабатывается”.

Прошла секунда, еще одна. За стеклом, как в кино, медленно проехала милицейская машина. Наконец внутри застучало, аппарат стал отсчитывать деньги.

Еще через секунду из щели свесился чек.

На балансе значилась шестизначная сумма.

10

Что делает человек, которому привалило крупных денег?

Ничего особенного. Ничего интересного, хочу сказать, с ним не происходит.

Я снял с разных счетов, по разным карточкам – сколько позволяла машина. Джинсы, рубашка, все карманы набил деньгами, комкая хрустящие, как маца, купюры.

Хотелось тратить сейчас, сию минуту – удостовериться, что они настоящие. Но что можно купить в обычной лавке? Банка черной икры, осетрина, шпроты. Ананас и “Птичье молоко”. Шампанское.

Только выйдя на воздух, понял, какой чепухи накупил. И что деньги просто вынули из подсознания то, что хранилось на поверхности – или в глубине, с детства.

“Смешно, глупо”.

Свернув за угол, выбросил пакеты в мусорный контейнер. Судя по звуку, бутылка разбилась.

…Это были молодые женщины – пышные, с круглыми веселыми лицами. Даже одеты одинаково – в пальто и пуховые шали. Маленькие дерматиновые сумочки. Держатся под руки, чтобы не поскользнуться. Смешно семенят на каблуках. Смеются.

Они шли к метро, парами и врозь, по проезжей части, как на демонстрации. То исчезая в тени, то снова появляясь в круге света.

Переговаривались, смеялись. И я, как собака, пошел следом. Окликнул одну из них, затем другую. Спрашивал, кто они, откуда. “Как вас зовут?” Приглашал в кафе, в кино. Показывал, роняя на снег, деньги.

Но они только смеялись в ответ – и шли дальше, к метро.

Через минуту улица опустела, но тысячи черных следов на снегу остались. Разглядывая эти /лодочки,/ я понял, что рядом со мной существует реальность, о которой мне ничего не известно. Жизнь, отделенная барьером, который ни я, ни деньги преодолеть никогда не смогут.

Медленно брел обратно.

…Здание сносили по-воровски, ночью. Старый особняк обрушился, но задняя стенка еще держалась – на кирпичной кладке вывеска

“Товарищество „Добровы и Набгольц””.

Я сел в сугроб, откинулся на спину. Впервые после Таиланда мне захотелось вернуться домой. Позвонить жене, сказать, что жив и скоро буду. Встать и поехать, как эти женщины, к себе.

Как неуклюжее насекомое, взобрался грейдер. Стал утюжить битый кирпич. И другая мысль – ясная, не требующая объяснений – возникла в сознании.

“Раз /это/ происходит, я могу не возвращаться”.

“И поступать, как мне заблагорассудится”.

11

Я сунул ключ в скважину – и снова, как тогда, услышал щелчок.

Мэри, Мэри, чудеса -

Мэри едет в небеса…

И стал гипнотизировать зрачок, его незрячую точку.

“Открывай, сволочь”.

За дверью ожили, зашевелились. Лязгнул замок, створка подалась.

В черном проеме возникло белесое пятно.

– Как отдохнули? – раздалось из темноты. На площадку из квартиры вышла девушка.

– Откуда вы знаете? – Я настороженно сощурился. При свете лампы стало видно, что девушке сильно за сорок; и шелковый халат накинут на голое тело.

– Загорели, – запахнув ткань, кивнула. – Египет?

– Таиланд.

– Да что вы? – закрыла лицо руками, халат разъехался. Розовую распаренную ляжку покрывала венозная сетка.

– Как там было, расскажите! – Подбирая полы, нагнулась так, чтобы я смог оценить толстую грудь.

– Вот, выбрался, – пожал плечами.

– Тут ужас что показывали!

– Пару минут было страшно. Потом ничего, нормально. Приключение.

– Вы говорите как мужчина. Как молодой мужчина. – В голосе – игривые нотки. – А дети? А мы, женщины?

“Ничего не скажешь, в самом деле”.

– Подумала, столько лет живем, а не знакомы. – Она назвала свое имя. – Как-то это неправильно? – улыбнулась. – Не по-соседски.

Может, зайдете в гости?

…В коридоре ее крохотной и чрезвычайно захламленной квартиры пахло кошатиной. Елозил паркет – судя по всему, полы часто заливали. Слева тахта, вдоль стены румынская стенка, на столе старый компьютер.

Видно, что в зазорах клавиатуры лежит пепел или пух.

Из-под ног шарахнулся серый кот.

– Это кот, он людей боится. – Оправдываясь, она пятилась к окну, завешенному парчовой шторой. – Его недавно во дворе ошпарили.