Читать интересную книгу Цунами - Глеб Шульпяков

У меня не осталось друзей. Один, поэт и книжник, спился и лежит в клинике. Иногда я передаю его жене деньги – на лечение и на ребенка.

Другой, друг детства и прекрасный художник, уехал в Америку. Я видел его последнюю работу – /титры/ в знаменитом блокбастере.

Третий примкнул в зарубежной церкви и обретается по скитам.

Я не верил ни попам, ни муллам, считая их купленными властью. Обитая между церковью и мечетью, я чувствовал себя одинаково чужим и там и тут.

Я любил отца, но он умер, когда мне исполнилось четырнадцать лет.

И с тех пор мне не у кого спросить совета. Мать, как я женился, забыла обо мне. Сомневаюсь, что она знает про цунами.

После института я встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь. Но забыл о ней, не прошло и месяца после Таиланда. Я знал театр и любил его фантомы – но мою пьесу убрали из репертуара, а вскоре развалился и сам театр – как явление русской жизни.

Какое-то время я еще верил в киношные образы. В то, как они оживают с помощью слова. Мне нравилось добывать смысл, сталкивая два или три голоса. Но настоящее кино, как и театр, тоже исчезло. Превратилось в глянцевые картинки. В слова, которые ничего не значат. И я понял, что еще одна опора выбита у меня из-под ног. Поскольку единственная доступная мне реальность – облако смысла, рожденное в диалоге призраков, – перестало быть кому-либо нужным.

Все остальное я воспринимал как слепое движение судьбы, спорить с которой бесполезно. Просто иногда я чувствую, что на раздаче меня обделили. Что-то теплое, человеческое не положили – там, в самом начале. Или я потерял его?

И с тех пор во мне пустота, яма, которую ничем невозможно заполнить.

20

Сегодня давали спектакль, в котором играла жена, и я решил подкараулить ее у театра. Надел, чтобы не узнали, ковбойские ботинки и пальто с драконами. Тюбетейку.

Машина выскочила на мост. Слева в лучах прожекторов нежился Храм, и медные скульптуры сидели на его сахарных фасадах, как мухи. С другой стороны утопал во тьме Кремль. Храм сиял – цитадель погрузилась во мрак. И я физически ощутил тьму, в которой зарождаются /их /замыслы.

Стекая с моста, поток заползал в город, как гидра. И исчезал в черном жерле. Потянулись обугленные фасады Манежа. Открылось небо – там, где еще недавно стояла гостиница. Прутья университетской решетки и колпаки подземного города.

Свернув на Герцена, стали подниматься. Проплыл комод консерватории, главки Малого Вознесения. Угол, где стоял монастырь и хранили палец святого Никиты (я даже хотел написать пьесу с таким названием -

“Палец”). Кафе “Оладьи”.

После всего, что я увидел в городе, рюмочная показалась родным местом.

“Тут по крайней мере ничего не изменилось”.

Когда-то мы с актерами часто сидели здесь после спектаклей. Я даже вспомнил имя бармена, Стасик.

Заказав голубцы и водку, устроился у окна. Отсюда открывался прекрасный обзор. Кассы и служебный вход, где меня когда-то окликнули. Стрельчатые окна, где все произошло. И где она стояла, пуская сигаретный дым в окна.

За полтора часа я прикончил графин с водкой, прочитал газетные вырезки и афишки. С удивлением узнал, что теперь в рюмочной выступают /поэты/.

Снова смотрел на улицу.

…Это был очкастый парень в сером плаще и зимних кедах. Уселся, как будто мы вчера расстались. Я не сразу узнал его, внутренне сжался.

– В Питер, представляешь? Перенесли место действия в Питер!

Я очнулся, кивнул.

– Так что вся моя кремлевская интрига к черту!

Пару лет назад мы работали над сериалом, много времени проводили вместе. А потом сериал закончился, и все как отрезало. Я помнил адрес его квартиры и как звали собаку. Но имя? Вылетело из головы.

Из разговора я понял, что ему ничего не известно про Таиланд. И что говорит он, в сущности, с тем человеком, который два года назад вышел из его квартиры.

Я рассеянно слушал его анекдоты – он всегда был мастак по анекдотам.

А сам все смотрел на улицу. Наконец дверь на служебном открылась, из театра вывалилась компания. Мелькнул ее рыжий малахай.

– …если хочешь, я могу отдать тебе пару серий.

– …подвернулась халтура, заказали сценарий… – Далее шло название какой-то телепремии. -…времени в обрез, берешься?

Докурив, актеры стали расходиться. Она стала смотреть на машину, которая поворачивала в переулок. За рулем находился бородач крупной комплекции.

Сквозь лобовое стекло я увидел, что они целуются.

– …это нужно на днях, не затягивай… – Очкастый сунул визитку.

Я прикусил щеку – насколько отработанными выглядели их объятия и поцелуи. Что-то похожее я рисовал в воображении еще на острове, когда нашел бритву.

И вот бородач материализовался.

Глядя на них, я стискивал зубы все сильнее. Пока наконец не почувствовал, что мой рот наполняется кровью. Не прощаясь, вышел на улицу.

Рюмочная, улица, театр – все стало ненавистным, фальшивым. Что мне здесь вообще нужно? Сознание ясное – не могу запьянеть, вечно трезвый. А внутри все оборвалось, кончилось. Опустело, как в выселенной квартире, – только лицо покалывает ночной морозец.

– Не, ты видел? Видел? – раздалось сзади.

– Превратили Москву, нах…

– Кругом одни пидары, мля!

Я обернулся, увидел двух подвыпивших типов.

– Где пидары?!!

От неожиданности один поскользнулся, уронил шапку.

Я понял, что они говорят обо мне.

21

На Манежной обогнал парень, и я услышал фразу, всего одну фразу.

– Не в Москве! – сказал он по мобильному. – Я сейчас не в Москве!

“Действительно – где мы?”

Смешно, как одно слово может перевернуть мир.

…Я шел пешком вдоль Александровского сада. Через площадь, вдоль стены с безымянными покойниками. “Есть города, где все двери закрыты”, – говорят в одном фильме. Чем дальше я уходил от площади, тем быстрее /закрытый /город отодвигался во тьму. И другой, /тот,/ открывался передо мной.

Внизу лежала река, черная, незамерзающая, и блестела, как смятая копирка. Спускаясь на /ту/ сторону, я ощутил прилив тепла, как будто сквозь метель накатила волна из натопленного подъезда.

Нырнул в ближайший переулок.

Меня сразу обступило другое пространство. Впервые за последнее время я ощутил себя как дома. Осевшие в сугробах, выселенные дома и особняки, все без исключения, казались родными. Хотелось гладить их стены, обнимать колонны.

Через один горели светильники, освещая вывески, напоминавшие декорации к фильму из прошлой жизни. Или это и есть декорация? С тех пор как я вернулся, все поменялось местами, все казалось не тем, чем раньше.

Дверь стояла распахнутой, из подвала вырывались клубы пара. Несмотря на позднее время, кабак битком. Пили стоя, сгрудившись у столиков. С порога людская масса выглядела плотной и вместе с тем бурлящей, подвижной. Я протиснулся к стойке. За панелью верховодила юная шалава в свитере поверх халата. Перчатки без пальцев, черный лак.

Одним глазом смотрит в телевизор, другим стережет закуски.

“Сто „Русского стандарта” и бутерброд со шпротами”. – Я снял тюбетейку.

Не отрываясь от экрана, она достала “Гжелки”. Кивнула на поднос с едой.

– Я посадил их нежно, как ящик с яйцами! – ерепенился один в синем фартуке.

– …с-с-сучары, – поддакивали рядом.

Два куцых мужичка, с аккордеоном и гитаркой, двинули собирать мелочь под музыку.

– Странное все-таки дело, – услышал я.

– Говорю, странно!

– Что?

Высокий мужик в ондатровой шапке меланхолично мял в руке пластиковый стаканчик.

– Странно, что неизлечимый человек, узнав, что жить осталось месяц, не идет на улицу и не убивает…

Лет пятьдесят, небрит – но лицо холеное, дубленка когда-то была роскошной.

– Убивает всех подряд, чтобы не так обидно было? Терять-то ему нечего… Вот вы – вы когда-нибудь слышали о подобных случаях?

Я крикнул, что нет. Не слышал.

– Вот и я не слышал.

Он ткнулся стаканчиком в мою посуду. Мы выпили.

Все стало вокруг голубым и зеленым,

И жизнь потекла… -

//

/

/затянул дуэт.

– Просто идея смерти сильнее идеи вседозволенности…

Он вытер рукавом сальный рот.

– …на фоне собственной гибели убийство другого выглядит смехотворно.

Мелочно!

Шпроты оказались прогорклыми, пришлось взять у него огурец.

– …приближение смерти настолько завораживает клиента, что ему нет дела до окружающих. Теперь он как Гулливер в стране лилипутов! И убивать их – все равно что давить тараканов. Скучно и противно…

Иначе мы имели бы колоссальную статистику беспричинных убийств!

– Чего нет, а значит…

22

– Или вот еще сюжет – знакомятся в самолете два человека.

Он размотал клетчатый шарф.

– Выпивают, разговаривают. И выясняют, что одному не дает развода жена, а другому нет жизни от партнера по бизнесу. Тогда один предлагает двойное убийство – прямо тут, в самолете предлагает.