Читать интересную книгу Злые куклы - Елена Юрская

— Не кипятись, — примирительно сказала Афина. — Она прекрасный человек. Прекрасный. Начитанный, образованный. Она будет со мной заканчивать десятый класс. Они с родителями только что приехали из-за границы.

— Поздравляю, — огрызнулась Жанна.

— Джинсы продавать будет, — закинув голову, мечтательно произнес Кирилл. — Надо будет матери сказать… Мои уже…

— Давайте дернем, — миролюбиво предложил Толик, доставая из-за пазухи портвейн «777».

— Нет, давайте сначала решим что-то с нашими песнями, — сказала Афина. Прирожденный организатор. На общественных началах она руководила бандой, которая попыталась примерить на себя лавры «Битлз».

— Лучше дернем. — Толик погладил гитару и с любовью посмотрел на Жанку. С ее музыкальными способностями даже «Крошка Джанетт» превращалась в легенду рок-н-ролла. — А то Натаха явится, развопится.

— И жвачками угостит, — подмигивая Афине, сказал Кирилл.

— Натаха? — удивился Толик. Он был похож на собаку-приблуду — умные глаза, а все остальное жалкое-жалкое: кости, шерсть облезлая, трепыхающиеся на ветру уши. Зато Натаха выбрала ею, а не Кирилла, когда они вместе к ней клеились на танцах. И не какая-нибудь малолетка, а взрослый самостоятельный человек со стипендией. На два года старше их. Они все теперь ему завидуют.

— Дурак, — мягко отозвался Кирилл. — Откуда у нее? Взятка на ночном дежурстве? А я о Лялечке. Слушай, Афинка, а как ее по-настоящему зовут?

— Лариса, но Лялечка лучше, правда? — Тугие красные щечки Афины напряглись, удерживая виноватую улыбку. Афине нравился Кирилл, Кириллу нравилась Жанна. Теперь появится Лялечка… И тогда посмотрим, кто кого выберет.

Шершавому Толику, конечно, не на что рассчитывать, бригада Дашкиных ухажеров — это бабочки-однодневки. Значит, Кирилл. Кирилл минус Жанна. А Лялечке Глебовой никто не разрешит всерьез «ходить» с сыном какой-то поломойки. И вот тогда… Тогда всплывет Афина. Таков был сложный план. Да и сама по себе Лялечка — фрукт полезный, нужный для строительства карьеры комсомольского работника, для достижения всяческих жизненных благ. Богатая, нежадная, слишком симпатичная только, но это пусть. Пусть…

— Ну все, пропало лето, — пробормотала Жанна. — Давай свой портвейн, тяпнем.

— Я не буду, — предупредила Афина, отчаянно краснея. Надо было все-таки их подготовить, а то сразу начнут вести себя отвратительно — со стыда сгоришь. — Кирилл, а ты?

— Обязательно. Дамам стаканы, а сами из горлышка, да, Толян?

Дашка шустро наклонилась и достала из-под скамейки два стаканчика от фруктового мороженого.

— Сюда! Тара есть.

Афина поморщилась и осталась на месте. Она давно привыкла не обращать внимания на все попытки друзей казаться взрослыми и значительными. На самом деле — они совсем дети, ничего не понимают. Даже того, что эта Лялечка может помочь в их затее с рок-группой. Ведь у нее такой папа! А без такого прикрытия ничего не получится.

— Привет, — раздался насмешливый грудной и незнакомый голос. — Меня приглашали выйти. И вот я здесь. Зовут Ляля, портвейн буду. Хочу посмотреть, как живет советская молодежь.

— Ого, — присвистнул Кирилл, подвигаясь к Жанне. — Садись, гостьей не будешь, но пробку понюхать дадим.

— Я постою. Больше влезет. — Лялечка спокойно повертела в руках протянутый хитрой Дашкой стаканчик и, не морщась, опрокинула его содержимое внутрь.

— Могешь, — одобрил Толик, скользнув по Ляле взглядом. Нет, ему она не годилась. Слишком уж… того… гоношистая. Премудрая. И слишком худая. Так — скакалка, а не девчонка. В армии решат, что малолетка. Да такая и не приедет.

— Еще?

— Хватит, — отрезала Жанна. — Давай мне, и я пошла. Надоело. — Она отбросила руку Кирилла и тоже встала. Они с Лялей были одного роста. И, по мнению Толика, одного пошиба. А Кирилл заметил, что джинсы на них были разные — Лялькины куда как фирмовее. Зато наши, отечественные, с хлопчатобумажной фабрики, сидели на Жанке лучше.

— Подожди, — сказал Кирилл. — Я провожу.

Афина проследила за Лялечкиным взглядом и поняла, что сделала все правильно. Наживку она заглотила. Было бы удивительно, если бы она ошиблась. За те полгода, что Лялечка проучилась с Афиной в одном классе, Афина отлично поняла, куда и зачем плывет эта девочка. Романтика дорогих отелей ее прельщала мало. А Кирилла она пару раз уже мельком видела во дворе. Да его бы только слепой не увидел. Жаль только, что для роли комсомольца-добровольца он подходил мало, а то бы наши киношники вцепились в него мертвой хваткой. Ах как он был хорош! И пахло от него как-то особенно — терпко, дурманяще. Стыдно признаться, но Афине он даже снился. В неприличных историях про поцелуи на помойке. А кроме того, они с Лялечкой читали одни и те же книги. Почти запрещенного Воннегута, почти неизвестного Сэлинджера.

— И главное, — сказала Ляля тягучим, неприличным, как потом выяснилось, чувственным голосом. — Чего она так разнервничалась? Я посижу и уйду…

Она осталась. Она разыгрывала свою пьесу, где в главной роли была одинокая маленькая девочка с большими возможностями. Все, что предлагало ей счастливое детство в доме крупного выездного чиновника, казалось ей скучным.

Смешным, примитивным и очень ненатуральным. Лет семи от роду Лялечка догадалась, что относится к касте избранных. Перед ней заискивали взрослые дяди и тети, учителя и даже зубные врачи. У папы был свой водитель, а у мамы — чуть ли не у единственной женщины в городе — личное авто. Папа был занят тем, что двигал фигуры по доске почета, мама тем, что боялась старости. В большом дубовом столе папа хранил вымпелы, грамоты и порножурналы, в маленькой тумбочке возле кровати мама держала кремы и таблетки, от которых хотелось спать. Или не жить. В тринадцать лет Лялечка попыталась отравиться. Она написала записку и, приняв изрядную дозу снотворного, заснула в ванной. Ее нашла приходящая домработница. Потому что у папы было ночное совещание, а мама заигралась с подругами в бридж. На Лялечкину выходку постарались не обратить внимания.

— Девочка растет, — сурово глядя на жену, сказал папа.

— А я — старею! — взвизгнула мама. — Тебе и карты в руки. Можешь жениться на любой из своих девок, мне все равно. Все равно. Ты все делаешь только ради карьеры.

— Я — ради нее. И если я ее потеряю, пеняй на себя. Вот список мест, где она не должна бывать. Вот список книг обязательных к прочтению. Проследи.

Целый год, опасаясь рецидивов, Лялечку держали дома. Называлось это болезнью сердца. А потом они уехали в теплую черную страну, где должна была начаться их новая жизнь. Где они были — семьей. Именно там мама и начала пить. От скуки и от папы. А папа…

Он смотрел на нее строгими влюбленными глазами и, напевая «Мы красные кавалеристы и про нас…», тихо ускользал на работу. Тихо, чтобы не разбудить маму. Ее он оставлял Лялечке. Их подробные физиологические исповеди научили девочку пропускать мимо ушей не только главное, но и все остальное. Образ отца — мерзкого развратного вампира — не вязался с видом истерзанной и пьяной матери. Они друг друга стоили. Лялечка записалась на прием к послу.

— Нам надо уехать в Союз, — твердо сказала она.

— Школу ты можешь закончить и здесь, — ответил пузатый симпатичный человечек с серьезными узкими глазами.

— Моим родителям не подходит этот климат, — заявила она. — Или я буду просить политического убежища. Будет грандиозный скандал. — Она развернулась на каблуках и оставила посла с его раздумьями наедине.

Оказалось, что добиваться своего очень просто. Надо только побольше смелости и наглую физиономию… Виктор Федорович ударил Лялечку прямо с порога. И не ладонью, как молодую нашкодившую женщину, а кулаком — как настоящего противника. Она оценила этот жест. И запомнила надолго.

— Еще выходка, и я не знаю, что сделаю, — предупредил отец.

— Их будет еще очень-очень много, — тихо и твердо пообещала Лялечка.

Мать, в момент протрезвевшая, только грустно покачала головой и подытожила:

— Если тебя не драть как Сидорову козу, то толку не будет.

В этот день она напилась так, что ей вызвали врача, поставили капельницу с гемодезом и велели не показываться на жаре.

Все это Лялечка сфотографировала новомодным «Кодаком», а потом по самоучителю начинающего фотографа справилась и с проявкой и с печатью. Дальше были варианты, позаимствованные у Ирвинга Шоу… Но наклеить фотографию пьяной матери на плакат для демонстрации не хотелось, отдать в буржуазную печать — было предательством. Лялечка обошлась малой кровью. Она выпустила домашнюю стенгазету и обнародовала ее на очередной семейной пьянке посольских. Особенно смеялась Ирочка, новая повариха и новая папина пассия. Она так смеялась, что Глебов уже и не знал, которой из них первой дать в морду — ей, матери или Лялечке.