Он имел полное право заявить: «Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!»
Драматург («Мистерия-Буфф», «Клоп», «Баня»), автор поэм («Про это», «Люблю», «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!», «Во весь голос») и множества лирических стихотворений, Маяковский не гнушался и каждодневной работой журналиста, оратора, чтеца собственных произведений во время бесчисленных поездок по стране, сочинял подписи к плакатам, рекламу и т. п.
Он был убежден: «Труд мой – любому труду родствен…», он мечтал: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо…», – и, увы, ошибался.
Дело не только в том, что к концу двадцатых годов взгляды, идеалы поэта постепенно перестали совпадать с политикой и позицией партии и государства. Дело еще и в том, что поэзия не терпит над собой насилия. Теория «социального заказа» и «теория факта», которые исповедовал руководимый им ЛЕФ, были несовместимы с внутренней свободой художника, без которой творчество, как в том убеждают вековые традиции высокого искусства, немыслимо.
«Я себя смирял, – признавался Маяковский, – наступая на горло собственной песне». Подобные операции не проходят безнаказанно даже для такого могучего таланта, каким он обладал.
Поистине «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом» звучат сегодня многие политические стихи Маяковского. В поэме «Во весь голос», обращаясь к потомкам, поэт сравнивает свои строки с различными родами войск. Но подозревал ли он, что его армия воюет и за неправое дело? Не сбылись оптимистические прогнозы! Не так, как хотел он, оценивают потомки его время.
Трагическая развязка, спровоцированная целым комплексом творческих и личных причин, наступила 14 апреля 1930 года:
Твой выстрел был подобен ЭтнеВ предгорье трусов и трусих.
(Б. Пастернак)Прошло пять лет. На всю страну прозвучали слова Сталина: «Маяковский был и остается лучшим талантливейшим поэтом советской эпохи». Несколько десятилетий это суждение препятствовало объективному восприятию судьбы и наследия поэта: в прежние годы преувеличивая их значение, в нынешние – преуменьшая.
Выпячивание на первый план агитационных политических мотивов в творчестве Маяковского мешало должным образом оценить его художественные достоинства: яркое лирическое дарование, неповторимую оригинальность и красоту его метафор и гипербол, свежесть и уникальность его языка и стиха.
К тому же поэт и вождь совершенно по-разному представляли себе содержание и цели «советской эпохи»: вообразить Маяковского певцом ГУЛАГа – абсолютно невозможно.
Гуманизм и эстетика поэта все еще нуждаются в специальных исследованиях и популяризации.
А БЫ МОГЛИ БЫ?
Я сразу смазал карту будня,плеснувши краску из стакана;я показал на блюде студнякосые скулы океана.На чешуе жестяной рыбыПрочел я зовы новых губ.А выноктюрн сыгратьмогли бына флейте водосточных труб?
1913
НАТЕ!
Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я – бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капустагде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковины вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердцавзгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.Толпа озвереет, будет тереться,ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,кривляться перед вами не захочется – и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вамЯ – бесценных слов транжир и мот.
1913
ПОСЛУШАЙТЕ!
Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – кто-то хочет, чтобы они были?Значит – кто-то называет эти плевочкижемчужиной?И, надрываясьв метелях полуденной пыли,врывается к Богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтоб обязательно была звезда! — клянется —не перенесет эту беззвездную муку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь, если звездызажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!
1914
ХОРОШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ЛОШАДЯМ
Били копыта.Пели будто:– Гриб.Грабь.Гроб.Груб.
Ветром опита,льдом обута,улица скользила.Лошадь на крупгрохнулась,и сразуза зевакой зевака,штаны пришедшие Кузнецким клешить,сгрудились,смех зазвенел и зазвякал:– Лошадь упала! —– Упала лошадь! —Смеялся Кузнецкий.Лишь один яголос свой не вмешивал в вой ему.Подошели вижуглаза лошадиные…
Улица опрокинулась,течет по-своему…Подошел и вижу —за каплищей каплищапо морде катится,Прячется в шерсти…И какая-то общаязвериная тоскаплеща вылилась из меняи расплылась в шелесте.«Лошадь, не надо.Лошадь, слушайте —чего вы думаете, что вы их плоше?Деточка,все мы немножко лошади,каждый из нас по-своему лошадь».Может быть– старая —и не нуждалась в няньке,может быть, и мысль ей моя показалась пошла,тольколошадьрванулась,встала на ноги,ржанулаи пошла.Хвостом помахивала.Рыжий ребенок.Пришла веселая,встала в стойло.И все ей казалось —Она жеребенок,и стоило жить,и работать стоило.
1918
ЛЕВЫЙ МАРШ
Разворачивайтесь в марше!Словесной не место кляузе.Тише, ораторы!Вашеслово,товарищ маузер.Довольно жить законом,данным Адамом и Евой.Клячу историю загоним.Левой!Левой!Левой!
Эй, синеблузые!Рейте!За океаны!Илиу броненосцев на рейдеступлены острые кили?!Пусть,оскалясь короной,вздымает британский лев вой.Коммуне не быть покоренной.Левой!Левой!Левой!
Тамза горами горясолнечный край непочатый.За голод,за мора морешаг миллионный печатай!Пусть бандой окружат нанятой,стальной изливаются леевой, —России не быть под Антантой.Левой!Левой!Левой!
Глаз ли померкнет орлий?В старое ль станем пялиться?Крепиу мира на горлепролетариата пальцы!Грудью вперед бравой!Флагами небо оклеивай!Кто там шагает правой?Левой!Левой!Левой!
1918
НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, БЫВШЕЕ С ВЛАДИМИРОМ МАЯКОВСКИМ ЛЕТОМ НА ДАЧЕ
(Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел, дор.)
В сто сорок солнц закат пылал,в июль катилось лето,была жара,жара плыла —на даче было это.Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою,а низ горы —деревней был,кривился крыш корою.А за деревнею —дыра,и в ту дыру, наверно,спускалось солнце каждый раз,медленно и верно.А завтрасновамир залитьвставало солнце ало.И день за днемужасно злитьменявот этостало.И так однажды разозлясь,что в страхе все поблекло,в упор я крикнул солнцу:«Слазь!довольно шляться в пекло!»Я крикнул солнцу:«Дармоед!занежен в облака ты,а тут – не знай ни зим, ни лет,сиди, рисуй плакаты!»Я крикнул солнцу:«Погоди!послушай златолобо, чем так,без дела заходить, ко мнена чай зашло бы!»Что я наделал!Я погиб!Ко мне,по доброй волесамо,раскинув луч-шаги,шагает солнце в поле.Хочу испуг не показать —и ретируюсь задом.Уже в саду его глаза.Уже проходит садом.В окошки,в двери,в щель войдя,ввалилась солнца масса,ввалилось;дух переведя,заговорило басом:«Гоню обратно я огнивпервые с сотворенья.Ты звал меня?Чаи гони,гони, поэт, варенье!»Слеза из глаз у самого —жара с ума сводила,но я ему —на самовар:«Ну что ж,садись, светило!»Черт дернул дерзости моиорать ему, —сконфужен,я сел на уголок скамьи,боюсь – не вышло б хуже!Но странная из солнца ясьструилась, —и степенностьзабыв,сижу, разговорясьс светилом постепенно.Про то,про это говорю,что-де заела Роста,а солнце:«Ладно,не горюй,смотри на веши просто!А мне, ты думаешь,светитьлегко?– Поди, попробуй! —А вот идешь —взялось идти,идешь —и светишь в оба!»Болтали так до темноты —до бывшей ночи то есть.Какая тьма уж тут?На «ты»мы с ним, совсем освоясь.И скоро,дружбы не тая,бью по плечу его я.А солнце тоже:«Ты да я,нас, товарищ, двое!Пойдем, поэт,взорим,вспоему мира в сером хламе.Я буду солнце лить свое,а ты – свое,стихами!»Стена теней,ночей тюрьмапод солнц двустволкой пала.Стихов и света кутерьма —сияй во что попало!Устанет то,и хочет ночь прилечь,тупая сонница.Вдруг – яво всю светаю мочь —и снова день трезвонится.Светить всегда,светить везде,до дней последних донца,светить —и никаких гвоздей!Вот лозунг мой —и солнца!
1920