1924
ПЕРСИДСКИЕ МОТИВЫ
(1924–1925)
Избранные стихотворения
* * *
Я спросил сегодня у менялы,Что дает за полтумана по рублю:Как сказать мне для прекрасной ЛалыПо-персидски нежное «люблю»?
Я спросил сегодня у менялыЛегче ветра, тише Ванских струй,Как назвать мне для прекрасной ЛалыСлово ласковое «поцелуй»?
И еще спросил я у менялы,В сердце робость глубже притая,Как сказать мне для прекрасной Лалы,Как сказать ей, что она «моя»?
И ответил мне меняла кратко:О любви в словах не говорят,О любви вздыхают лишь украдкойДа глаза, как яхонты, горят.
Поцелуй названья не имеет,Поцелуй не надпись на гробах.Красной розой поцелуи веют,Лепестками тая на губах.
От любви не требуют поруки,С нею знают радость и беду.«Ты – моя» сказать лишь могут руки,Что срывали черную чадру.
* * *
Шаганэ ты моя, Шаганэ!Потому, что я с севера, что ли,Я готов рассказать тебе поле,Про волнистую рожь при луне,Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому, что я с севера, что ли,Что луна там огромней в сто раз,Как бы ни был красив Шираз,Он не лучше рязанских раздолий.Потому, что я с севера, что ли.
Я готов рассказать тебе поле.Эти волосы взял я у ржи,Если хочешь, на палец вяжи —Я нисколько не чувствую боли.Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при лунеПо кудрям ты моим догадайся.Дорогая, шути, улыбайся,Не буди только память во мнеПро волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!Там, на Севере, девушка тоже,На тебя она страшно похожа,Может, думает обо мне…Шаганэ ты моя, Шаганэ.
СОБАКЕ КАЧАЛОВА[6]
Дай, Джим, на счастье лапу мне,Такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунеНа тихую, бесшумную погоду.Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Пожалуйста, голубчик, не лижись.Пойми со мной хоть само простое.Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,Не знаешь ты, что жить на свете стоит.
Хозяин твой и мил и знаменит, —И у него гостей бывает в доме много,И каждый, улыбаясь, норовитТебя по шерсти бархатной потрогать.
Ты по-собачьи дьявольски красив,С такою милою доверчивой приятцей.И, никого не капли не спросив,Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Мой милый Джим, среди твоих гостейТак много всяких и невсяких было.Но та, что всех безмолвней и грустней,Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку,И без меня, в ее уставясь взгляд,Ты за меня лизни ей нежно рукуЗа все, в чем был и не был виноват.
1925
* * *
Неуютная жидкая лунностьИ тоска бесконечных равнин, —Все, что видел я в резвую юность,Что, любя, проклинал не один.
По дорогам усохшие вербыИ тележная песня колес…Ни за что не хотел я теперь бы,Чтоб мне слушать ее привелось.
Равнодушен я стал к лачугам,И очажный огонь мне не мил,Даже яблонь весеннюю вьюгуЯ за бедность полей разлюбил.
Мне теперь по душе иное…И в чахоточном свете луныЧерез каменное и стальноеВижу мощь я родной стороны.
Полевая Россия! ДовольноВолочиться сохой по полям!Нищету твою видеть больноИ березам и тополям.
Я не знаю, что будет со мною…Может, в новую жизнь не гожусь,Но и все же хочу стальноюВидеть бедную, нищую Русь.
И, внимая моторному лаюВ сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,Ни за что я теперь не желаюСлушать песню тележных колес.
1925
* * *
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,Что стоишь нагнувшись под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?Словно за деревню погулять ты вышел.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Ах, и сам я нынче что-то стал нестойкий,Не дойду до дому с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,Распевал им песни под метель о лете.
Сам себе казался я таким же кленом,Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,Как жену чужую, обнимал березку.
1925. Декабрь
* * *
До свиданья, друг мой, до свиданья,Милый мой, ты у меня в груди.Предназначенное расставаньеОбещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,Не грусти и не печаль бровей, —В этой жизни умирать не ново,Но и жить, конечно, не новей.
Литература
Есенин С. Полное собрание сочинений в 7 томах. М., 1995–2000.
Есенин С.А. Материалы к биографии. М., 1993.
Занковская Л.В. Новый Есенин: жизнь и творчество поэта без купюр и идеологии. М., 1997.
Столетие С. Есенина. Есенинский сборник. Вып. 3. М., 1997.
Э.Г. Багрицкий
(1895–1934)
Молодость Эдуарда Георгиевича Багрицкого пришлась на годы революции и гражданской войны. Он был бойцом особого отряда, писал агитстихи, листовки, сотрудничал в Южном отделении Российского телеграфного агентства (ЮгРОСТА):
Нас водила молодостьВ сабельный поход,Нас бросала молодостьНа кронштадтский лед.
Его поэзия этого времени овеяна романтикой, в значительной мере книжной, преломившейся и в интересе к характерам людей мужественных, вольнолюбивых, гордых и веселых: «Птицелов», «Тиль Уленшпигель», «Сказание о море, матросах и Летучем Голландце».
Багрицкий родился в Одессе. Там прошли его детство и юность. Сочные яркие краски южной природы ликуют во многих ранних его стихотворениях.
В 1926 году Багрицкий написал поэму «Дума про Опанаса», описывавшую события гражданской войны на Украине и получившую большой общественный резонанс. Через два года был издан первый сборник его стихов «Юго-Запад», куда вошли лучшие произведения поэта, созданные им ранее.
Но в 1929 году появилось стихотворение «Вмешательство поэта», засвидетельствовавшее существенные изменения в представлениях Багрицкого о целях и назначении поэзии. Вслед за Маяковским, провозгласившим: «Труд мой любому труду родствен», поэт заявил:
Механики, чекисты, рыбоводы,Я ваш товарищ, мы одной породы…
Оба поэта глубоко заблуждались. Художественное творчество – область специфическая, неподвластная голой утилитарности. В ней действуют свои законы. Наступать на горло собственной песне значит изменять собственному таланту, что почти равноценно его утрате.
Багрицкий не смог сопротивляться давлению тоталитарной идеологии. В стихотворении «ТВС»[7] (1929) в болезненном видении автору является Ф.Э. Дзержинский и объясняет ему актуальные требования текущего века:
Но если он скажет: «Солги» – солги.Но если он скажет: «Убей» – убей.
Поэт не возразил наркому, хотя когда-то, раньше, любил Пушкина и даже посвятил ему неплохие стихотворения.
Знаменательно название второго сборника Багрицкого – «Победители» (1932). В этом же году написаны три последние поэмы: «Последняя ночь», «Человек предместья», «Смерть пионерки». Наряду с удачными строками и в сборнике, и в поэмах много натянутых, фальшивых образов, в неоправданных длиннотах звучит политическая риторика.
Ранняя смерть спасла талантливого поэта от окончательного падения.
ПТИЦЕЛОВ
Трудно дело птицелова:Заучи повадки птичьи,Помни время перелетов,Разным посвистом свисти.
Но, шатаясь по дорогам,Под заборами ночуя,Дидель весел, Дидель можетПесни петь и птиц ловить.
В бузине, сырой и круглой,Соловей ударил дудкой,На сосне звенят синицы,На березе зяблик бьет.
И вытаскивает ДидельИз котомки заповеднойТри манка – и каждой птицеПосвящает он манок.
Дунет он в манок бузинный,И звенит манок бузинный, —Из бузинного прикрытьяОтвечает соловей.
Дунет он в манок сосновый,И свистит манок сосновый, —На сосне в ответ синицыРассыпают бубенцы.
И вытаскивает ДидельИз котомки заповеднойСамый легкий, самый звонкий,Свой березовый манок.
Он лады проверит нежно,Щель певучую продует, —Громким голосом березаПод дыханьем запоет.
И заслышав этот голос,Голос дерева и птицы,На березе придорожнойЗяблик загремит в ответ.
За проселочной дорогой,Где затих тележный грохот,Над прудом, покрытым ряской,Дидель сети разложил.
И пред ним, зеленый снизу,Голубой и синий сверху,Мир встает огромной птицей,Свищет, щелкает, звенит.
Так идет веселый ДидельС палкой, птицей и котомкойЧерез Гарц, поросший лесом,Вдоль по рейнским берегам.
По Тюрингии дубовой,По Саксонии сосновой,По Вестфалии бузинной,По Баварии хмельной.
Марта, Марта, надо ль плакать,Если Дидель ходит в поле,Если Дидель свищет птицамИ смеется невзначай!
1918