Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

В обеденный час к Леону пришел каталь доменного цеха Гараська, отозвал его в сторону и, достав из кармана обе листовки, спросил:

— Какой верить, — не разберемся.

Леон усмехнулся, велел ему спрятать листовку Югоринского комитета, а ряшинскую порвал. Присев в стороне, возле рабочих ящиков, он помолчал немного, посмотрел на обедавших рабочих. Он знал Гараську, как постоянного собутыльника Ивана Гордеича и его земляков, и никогда не видал его на сходках. И вот такой человек пришел к нему посоветоваться. «Провокация? Не может быть, он и слова такого не знает», — подумал Леон и осторожно спросил:

— Тебя интересует война?

— Она меня интересует, как мертвого рубаха, — ответил Гараська. — Меня интересует правда.

— «Правда»… — повторил Леон. — Значит, тебя интересует правда о войне?

Гараська досадливо заерзал на черной скамье:

— Ты все одно как глухой… Почему политические люди пишут по-разному про эту проклятую войну? Вот про что я пришел узнать. Кому верить?

К ним подошли еще несколько человек, иные с куском хлеба и соленым огурцом в руках, иные с бутылкой молока, и каждый, продолжая есть, прислушивался к тому, что говорит Леон. А Леон негромко говорил:

— Видишь ли, Герасим Петрович, эта война затеяна правительством и капиталистами ради того, чтобы прибрать к рукам чужие земли и покорить царю чужие народы, а твои мысли о лучшей жизни отвлечь мыслями о защите отечества, царя и помещиков. А нужны ли, к примеру, тебе и всему народу чужие земли и покорение новых народов? Нет, не нужны. Мы с тобой сами пикнуть не можем против такой каторжной нашей жизни. Вот почему большевики, комитет социал-демократов выступают против войны. Но так как ее затеяло правительство в своих выгодах, комитет выступает и против правительства и призывает скинуть царизм и поставить у власти народ… Вот о чем толкует листовка комитета.

— Так… А кто же будет государством управлять, ежели правительство скинуть? — задумчиво спросил Гараська.

— А почему бы ты не смог сидеть, скажем, в государственной палате какой-нибудь и управлять страной? Или вон Щелоков? — бросил Леон взгляд на огромного вальцовщика с бутылкой молока и хлеба в руках. — Выбрали бы мы вас, — и, на доброе здоровье, управляйте делами. И уж тогда бы мы знали, что вы со Щелоковым не кинулись бы воевать, скажем, с какими-нибудь рабочими или мужиками, живущими за границей.

— Воевать… — повторил Щелоков. — Да я бы тогда ее вовсе запретил, войну!

— Да-а… Значит, комитетчики требуют скинуть правительство и поставить на его место народ, — медлительно проговорил Гараська. Он встал, большой, какой-то мешковатый, угрюмый и, протянув Леону большую жесткую руку, сказал:

— Ну, спасибо, Леонтий, немного прояснилось. А то Иван Гордеич такого наговорил, что и слушать не хочется.

2

Вскоре Иван Гордеич получил пакет из Женевы. Он сел под образами, водрузил на нос очки и, пригладив бороду, осторожно разорвал пакет и прочитал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Вперед», «Российская социал-демократическая рабочая партия». Прочитал и пожал плечами:

— Дела! Я думал, от святой церкви, из града Иерусалима прислано, а оказывается… — сказал он и настороженно посмотрел на окно, будто там стоял кто и слушал.

Дементьевна ткала. Бойко работая челноком, она спросила:

— Ну, что ж ты не читаешь?

— Позови Леонтия. Немедля. Это — политическое письмо, — сказал Иван Гордеич и сложил было вырезки из газеты в пакет, но, подумав, расправил их и про себя стал читать:

«Самодержавная Россия разбита уже… Лучшая часть русского флота уже истреблена, положение Порт-Артура безнадежно, идущая к нему на помощь эскадра не имеет ни малейших шансов не то что на успех, но даже на то, чтобы дойти до места назначения, главная армия с Куропаткиным во главе потеряла более 200 000 человек, обессилена и стоит беспомощно перед неприятелем, который неминуемо раздавит ее после взятия Порт-Артура…»

Иван Гордеич опять посмотрел на окно, на молчавший ткацкий станок Дементьевны и вновь пожал плечами.

— Ничего не пойму. Каким родом эти листки попали ко мне? Ведь я — не политический человек, какое мне дело до пролетариев всех стран? — негромко сам с собой разговаривал он и, взяв плотный пакет, стал рассматривать почтовые штемпеля. Потом опять опасливо взглянул на окно, поправил занавеску на нем и принялся читать.

Леон пришел через несколько минут. Сняв картуз, он поздоровался и спросил с усмешкой:

— Какое тут политическое письмо вы получили?

Иван Гордеич поднял на него укоризненный взгляд и молча отдал ему пакет, письмо и две газеты небольшого формата.

Леон прочитал коротенькое письмо и удовлетворенно улыбнулся.

— Так… Очень хорошее письмо, Иван Гордеич, спасибо вам, — а сам подумал: «Это мог придумать только Лука Матвеич. Так, значит, начал выходить новый орган», — и, сев поближе к лампе, стал про себя читать статью «Самодержавие и пролетариат».

Иван Гордеич хмуро посматривал на него и ждал его слов, но Леон сосредоточенно смотрел на газету и молчал. Наконец он вслух прочитал:

— «…Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения.

К этому моменту мы должны готовиться со всей энергией. В этот момент одна из тех вспышек, которые все чаще повторяются то здесь, то там, поведет к громадному народному движению. В этот момент пролетариат поднимется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу, чтобы обеспечить рабочему классу возможность открытой, широкой, обогащенной всем опытом Европы борьбы за социализм».

Леон улыбнулся и погладил небольшие усы.

— Хорошо, очень хорошо… Именно «пролетариат подымется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу».

Иван Гордеич поворочался на старинном, потемневшем деревянном диване, гулко сказал:

— Свободу. Гм… Отвоевать… Это кто же так пишет?

Леон уже просматривал второй номер газеты и не слышал вопроса Ивана Гордеича. Но не прошло и минуты, как он сам обратился к Горбову:

— Слушайте, Иван Гордеич, вот ответ на многие вопросы, по которым мы спорили. — И он стал читать:

— «…Падение Порт-Артура подводит один из величайших исторических итогов тем преступлениям царизма, которые начали обнаруживаться с самого начала войны и которые будут обнаруживаться теперь еще шире, еще более неудержимо. После нас хоть потоп! — рассуждал каждый маленький и большой Алексеев, не думая о том, не веря в то, что потоп действительно наступит. Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами. Вся история кампании 1904 г. явилась, по авторитетному свидетельству одного английского военного обозревателя, — Леон пропустил одно слово, напечатанное иностранным шрифтом и продолжал, — „преступным пренебрежением элементарных принципов морской и сухопутной стратегии“. Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью…»

Леон читал неторопливо, иногда повторяя слова, а Иван Гордеич все слушал и молчал. Наконец Леон прочитал:

— «Не русский народ, а русское самодержавие начало эту колониальную войну… Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению. Русский народ выиграл от поражения самодержавия. Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма. Война далеко еще не кончена, но всякий шаг в ее продолжении расширяет необъятно брожение и возмущение в русском народе, приближает момент новой великой войны, войны народа против самодержавия, войны пролетариата за свободу…»

Долго читал Леон и с подъемом закончил:

— «Да. Самодержавие ослаблено. В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции. О ее продолжении печется само правительство своей военной авантюрой. О поддержке и расширении серьезного революционного натиска позаботится русский пролетариат».

Леон умолк, вытер вспотевшее лицо и сложил газету, а Иван Гордеич, наклонив голову, сидел, казалось, и ждал, что он еще прочитает. Никогда в жизни Иван Гордеич не читал таких правильных слов об офицерах, о солдатах, о порядках — о всей жизни русских людей, какие прочитал ему сейчас Леон. Страшными показались Ивану Гордеичу эти слова, страшными не потому, что он боялся их, — нет, но потому, что в душе он был согласен с ними от начала до конца. Уж кто-кто, а он, старый солдат, хорошо знал, что значит офицер, если он ничего не понимает в военном деле, что значит солдат, если с ним обращаются хуже, чем со скотом, что значит, если правительство, которое притесняет народ, посылает войска против народа. Когда-то Иван Гордеич думал об этих вопросах, но боялся говорить с кем-либо, и вопросы эти так и остались в душе у него, а с годами он стерпелся с ними. И вот неизвестный ему человек, писавший в этой небольшой газете, вновь всколыхнул его старые думы и разбередил душу. Кто этот человек и откуда он знает так жизнь, думы и чаяния простых людей?