кто пришел за ним, однако сил радоваться у него не оставалось, только в глазах, сухо блестевших, красных от недосыпания, загорелся огонек сумасшедшей радости, смешанной с недоверием.
– Кто пытал? – тихо спросил Василий, снимая с него наручники.
– Там… – Сергей Сергеевич поднял глаза к потолку. – Правая рука Маракуца, Чертков его фамилия, кличка Жеребец.
Ганфайтеры переглянулись.
– Я схожу, – предложил Балуев.
– Надо уходить… Ладно, сходим вместе.
Они вывели Афонина и пристроили в кустах возле дорожки, вручив ему на всякий случай отобранный у охранника автомат.
– Подышите пока свежим воздухом, Сергей Сергеевич, мы быстро.
Дом состоял из десяти комнат, шесть из которых были заперты, седьмая представляла собой кухню, восьмая – гостиную с бильярдным столом и видеосистемой, а в двух оставшихся спали временные обитатели дачи: трое в одной спальне и господин Чертков по кличке Жеребец, грузный толстяк с оплывшей фигурой, пухлой грудью и маленькой головкой – в другой. Матвей на ходу ломал голову, как наказать палача и садиста, спящего и безоружного, однако тот оказался гораздо проворнее и опаснее, чем можно было предположить, глядя на его комплекцию, потому что, едва в спальне вспыхнул свет, Жеребец сунул лапищу под подушку и выхватил пистолет, какого Матвей еще не видывал: калибра 11,43 миллиметра, с лазерным модулем для целеуказания и насадкой для бесшумной и беспламенной стрельбы. Это был новейший германский «Хеклер-кох OXBC—II», применяемый спецподразделениями многих иностранных армий. Но бесшумность оружия в данной ситуации как раз и сослужила хозяину плохую службу. Жеребец успел выстрелить несколько раз – выстрелы напоминали щелканье пальцами, – попал в зеркало, в окно и в шкаф, пока Василий наконец не достал его в прыжке.
Однако гром разбитого зеркала разбудил остальных охранников, и Матвею пришлось успокаивать всех троих, со сна не врубившихся и не понявших, в чем дело.
Когда он выскользнул в коридор, из спальни, где спал Чертков-Жеребец, вышел Василий. Поймал взгляд Соболева, покривил губы:
– Пришлось его слегка побить… не сдержался. Уходим?
– Давай записку оставим, раз уж мы с тобой «чистильщики».
– Это идея. Жаль, нет фирменных бланков с эмблемой «ККК».
Они вернулись в спальню, где поперек рухнувшей деревянной кровати лежала туша Жеребца, вырвали чистый лист бумаги из тетради в серванте, и Василий под диктовку написал красивым каллиграфическим почерком: «Маракуц, это предупреждение – последнее. Еще одного не будет. В плане ликвидации ты – в первых рядах. Готовься предстать перед судом Всевышнего». И значок «ККК». Потом Матвей вспомнил лаконичность текстов настоящего «Чистилища» и отредактировал послание. Окончательно оно звучало так: «Боксер, это твой приговор».
– Годится, – одобрил Василий. – Коротко и сердито. Пусть попсихует, покрутится в роли жертвы.
Афонин спал, когда они нашли его там, где оставили, – у кустов. Друзья подхватили его на руки, донесли до машины и уложили на заднем сиденье.
Через полтора часа – в четыре утра – «таврия» подкатила к дому Василия, и президент «Рюрика» был посажен в ванну отмокать, где он сразу уснул.
– Иди, я справлюсь один, – сказал Василий. – К одиннадцати утра он явится на работу свеженький как огурчик.
Матвей пожал руку друга и поехал домой.
В одиннадцать они встретились у входа в здание, где располагалась контора «Рюрика»: Афонин в новом костюме, чисто выбритый, энергичный, уверенный в себе, хотя и со следами побоев на лице, – он уже успел побывать дома, успокоить семью, – Василий в затрапезной штормовке и залатанных джинсах и Матвей в плаще, с модным белым шарфом на шее.
Поприветствовали друг друга как ни в чем не бывало. Проводили взглядами хорошенькую девушку, со слезами тащившую пьяного молодого мужика, скорее всего мужа, который, еле ворочая языком, матерился и обещал кого-то поиметь.
– Всю жизнь поражаюсь, – сплюнул Василий, – чем такие ублюдки привязывают к себе жен! Смотри, какая красавица! На кой он ей нужен такой? Что ее держит около него? Любовь? Не верю! Чего ей не хватает?
– Ума, – сказал Афонин, входя в вестибюль.
– Успокойся. – Матвей похлопал Балуева по спине. – Ты свою массажистку отыскал?
– Еще не звонила, и меня это уже начинает волновать. Ну что, до вечера? Пойду объявлюсь на работе. Встречаемся у меня?
– У Кристины. Попробую уговорить ее уехать на время вместе со Стасом. Ты не смог бы отвезти их к моему деду под Тамбов?
– Отвезу, если ничто не помешает. Чует мое сердце, скоро надо давать ответ «Чистилищу». С одной стороны, мы с тобой вроде бы как уже работаем на него; а с другой – влезать в чужие игры смерть как не хочется.
– Вечером решим. Кстати, надо бы проверить слова Самандара…
– Вход в Храм на даче Елыпина? – сразу понял Василий. – А что, давай завтра и махнем туда с утра. А потом я отвезу твоих в Тамбов, и у нас появится вариабельная свобода.
Матвей кивнул и вошел в здание вслед за Афониным, появление которого уже произвело фурор среди охранников фирмы и обслуживающего персонала.
День прошел в хлопотах по созданию страхующей сетки телохранителей, сопровождающих президента фирмы, и в разбирательстве мелких инцидентов: Кудёма не вышел на дежурство, запил один из охранников, а второй подрался в баре. Обоих Матвей представил к увольнению, решив заменить парнями из группы, которую тренировал Василий.
Шаровский на работу не вышел, передав по факсу письмо с заявлением об увольнении. Сергей Сергеевич порывался привлечь его к уголовной ответственности, но Матвей уговорил шефа не ввязываться в тяжбу с милицией и прокурором, явно купленными Маракуцем. К тому же Афонину пришлось бы рассказывать, как и кто его освобождал, а это было совершенно не в интересах освободителей.
Матвея сильно тянуло найти его новую знакомую, Ульяну. Не шло из головы ее непонятное предупреждение о засаде. Студентка медицинского института не должна знать таких вещей, как операция по захвату, запланированная секретной спецслужбой. И чем больше Матвей думал об этом, тем больше склонялся к мысли, что появление Ульяны – это выход в земную реальность еще какой-то мистической