офисе». Он работал начальником различных отделов АРА, но также был призван выполнять функции переводчика.
Келли усердно помогал ему в дискуссиях с сотрудниками отдела снабжения АРА. 23 февраля он сообщил, что его «тевтонский переводчик» слабеет: «Три часа обсуждения проблем снабжения с моим татарским полковником прошлой ночью были для него слишком тяжелыми. Он сдался до окончания спора и был вынужден уйти». На следующий вечер он снова сдался, поэтому Келли дал ему выходной на следующий день. «Без него я ничего не могу сделать, и я боюсь, что он на грани нервного срыва. Слишком многого ожидать от этих россиян среднего возраста, ослабленных условиями жизни последних пяти лет, что они будут проявлять столько же энергии, сколько мы, молодежь».
Отсутствие Уиллига привело к затишью 26 февраля. Пришли люди из отдела снабжения, осмотрелись и, не увидев переводчика, ушли, даже не поворчав на Келли, которая нашла это забавным. «Я здесь, но опять же, меня здесь нет, насколько это касается их». Слабое телосложение Уиллига сделало его уязвимым для тифа, который унес его жизнь несколько недель спустя.
Келли, казалось, наслаждался алфавитным супом из языков, используемых для ведения бизнеса АРА в Уфе. И еще для удовольствия: собираясь переодеться для званого ужина, он завершил письмо ссылкой на предстоящий вечер: «Это будет прекрасная смесь русской, английской, французской и немецкой беседы». Он был хорошо подготовлен, чтобы постоять за себя, хорошо владея французским и немецким языками.
Переписка Келли — лучший источник информации о двух других переводчиках АРА в Уфе. По его мнению, лучшим из них со строго лингвистической точки зрения был Теодор, фамилии которого он не называет. Прошлое Теодора, которому было чуть за двадцать, было загадкой для большинства мужчин АРА, которые были довольны тем, что все так и осталось.
Один из русских сотрудников говорит, что его полное имя было Теодор Кушнарев и что его русско-еврейские родители эмигрировали в Нью-Йорк перед войной. Революция вернула его на Родину.
«В Америке, — написал Келли, смущенно кивнув президенту Хардингу, — мне кажется, он был связан с крайне радикальной группой, но с тех пор, как приехал в Россию, он вернулся к нормальной жизни. Еврей он или русский, я пока не могу разобрать». Его опыт общения с большевизмом не был счастливым. «Теодор был коммунистом, выступил против них и отсидел за это срок в тюрьме».
Я знаю, что за последние два года ему несколько раз выносили смертный приговор. Я полагаю, что несколькими «вдохновляющими» разговорами о Гувере и нашей организации я превратил его в энтузиаста АРА Он сохранил большую часть той формы идеализма, которая так распространена среди американских коллег, несмотря на все тяжелые испытания, которые ему пришлось пережить. Мой собственный пессимизм по поводу будущего России, основанный на аргументах, которые он не может оспорить, вызывает у него большое беспокойство, потому что парень глубоко любит Россию. И, насколько я выяснил, он не питает неприязни к Америке.
В другом месте Келли отмечает, что советские чиновники в Уфе не доверяли Теодору, возможно, потому, что он был «молод и слишком нескромен», но, без сомнения, отчасти из-за его прошлого. В одну из своих инспекционных поездок Келли намеревался взять его с собой, но чиновники Уфы подняли такой шум, что он решил вместо этого взять с собой Эльперина, «яростного антикраса», но который, тем не менее, «кажется, пользуется уважением и доверием всех правительственных чиновников». Я уверен, что он образец осмотрительности».
Затем был молодой Александр Сухарев. Келли и Белл прогуливались по улицам уральского шахтерского городка Златоуст зимой 1921 года, когда к ним подошел мальчик лет тринадцати. Его внешность ничем не отличалась от тысяч других уличных мальчишек, которые приставали к ним во время их путешествий, но этот обратился к ним на американском английском без акцента. Звучание языка настолько не сочеталось с внешностью мальчика, что, должно быть, это остановило их как вкопанных. Алекс сказал, что он из Чикаго.
Келли забрал его обратно в Уфу, сделав «моим личным телохранителем» и тем самым сохранив или, по крайней мере, продлив его жизнь. Доктор Слоун приковал его к постели, и прошло два месяца, прежде чем он встал на ноги. Алекс родился в Саратове, и родители увезли его в Америку в возрасте шести лет. Келли говорит, что семья прожила в Чикаго пять лет, Алекс перешел в пятый класс. Жизнь в Америке не могла быть радостной для Сухаревых, потому что после Октябрьской революции отец Алекса увез его обратно в Россию, через Сан-Франциско и Владивосток. Это был 1919 год, Гражданская война все еще продолжалась, так что они добрались только до Уфы. Два года спустя отец Алекса умер от голода. На данный момент, по циничным словам Келли, «Русская семья, в которой было всего восемь собственных детей, взяла его к себе, чтобы поделиться своими различными заменителями пищи». Он отдает должное «чикагским инстинктам» Алекса, которые привели его на кухню АРА в Златоусте, где его усыновил русский инспектор АРА; затем прибыли Белл и Келли.
Английский Алекса немного подзабылся после трех лет неиспользования, но он быстро восстановил его. «Он очень умен, с серьезными манерами, чего и следовало ожидать после его тяжелой жизни». Он был немного молод для работы переводчиком, но Келли нашла его «очень полезным для второстепенных коммуникаций». Его личное имущество состояло из «пишущей машинки, заказанной по почте, стоимостью 1,00 доллара, двух учебников географии и американской истории. Я полагаю, что у него также есть полотенце, зубная щетка и кусок мыла».
У Алекса был старший брат — Иван в России, Джон в Америке, — который остался в Чикаго, чтобы закончить школу. Он был обеспокоен попыткой установить с ним контакт и с его помощью получить паспорт из России. Однажды «Маленький Алекс» вошел в комнату Келли и попросил адрес «президента Гувера», чтобы он мог написать ему о необходимых бумагах для поездки в Америку.
Если Келли и был тронут этим, то он был не из тех, кто признается в этом своему корреспонденту. Вместо этого он сменил тему на слабое здоровье Алекса и тот факт, что русский врач сказал, что у него слабое сердце и одно больное легкое. «В Америке лечение, необходимое для восстановления его здоровья, обошлось бы в тысячи долларов. В целом, я вижу, что для него мало что можно сделать».
У Гарольда Блэнди было большое сердце, настолько большое, что оно размывало его видение реальности. В своем прощальном письме матери, которое является последней волей и завещанием, несмотря на то, что оно было написано до того, как у него обнаружили убивший его тиф, он закончил такими словами:
Мое тело будет отправлено обратно в Америку АРА, все расходы они оплатят. Тело должно быть помещено как можно ближе к моему Отцу. Мне очень понравился маленький русский