Жарков согласился. Кто-то из свинарок хихикнул рядом. История погони нового зоотехника за поросенком облетела колхоз со скоростью света. И Алексею ничего не оставалось, как улыбаться в ответ на шутки и подначки, благо в свинарнике, как и в коровнике, работали в основном бабы. И шутки их были добродушными и отличались скорее кокетством, чем лукавством.
– Прыткого всегда сразу видно, – поддела другая свинарка.
– Твой прыткий язык да в доброе бы дело, – вступилась за зоотехника баба Дуня. Алексей хотел вмешаться, но не успел.
– Беда, беда, – заголосил кто-то за сараями. – Василич Гришуню вилами убил!
– Как убил? – присела на край загона баба Дуня. – Василич?
Все, до кого долетела черная птица вести, побросали дела и, путаясь в подолах, бросились к вестнице, доярке Катьке Пашариной. Та, раскрасневшись от бега и важности, рассказала, сверкая глазами, как пришел Гришуня в коровник и Василича донимал, чтоб тот к Варьке не ходил, потому что Савва бранится.
– Варьку, говорит, дед, ты же не вернешь, зачем воду мутишь, – трещала Катька. – Она сама виновата, что в петлю полезла. И про тебя не вспомнила, когда удавиться решила. Вот и пусть ходит в работниках, пока держится. Все там будем, говорит.
Катька задохнулась, закашлялась. Кто-то подал ей ковшик воды, вестница плеснула на лицо, пригубила. И, переведя дух, продолжила:
– Ну и пошел Гришуня. Василич стоял-стоял, лицо у него все сделалось черное. А потом он взял вилы да Гришуню прямо в бок и ткнул.
– Насмерть? – вздохнули в толпе.
– Знамо, насмерть, – проговорил кто-то из баб. – Собаке собачья смерть.
Алексей поискал в толпе ту, что бросила последние слова, но бабы глядели все одинаково, удивленно-сочувственно, качали головами, прижав руки к щекам.
– А Василич что? – спросила баба Дуня, протолкавшись через толпу более рослых и молодых товарок. – Как дед-то? Убежал? Или уж у председателя?
Лицо Катьки переменилось, сорочий треск оборвался. Вестница растерянно посмотрела по сторонам, словно ожидая, что кто-то выскажет за нее страшные слова.
– Он… в мялку кинулся. Нету Василича.
Все смолкло. Прижатые в извечном жесте плакальщиц к щекам руки опустились, а следом уперлись в землю еще мгновение назад горевшие любопытством взгляды.
Алексей зажмурился. Слишком ясно представилось ему то, что могла сотворить мялка. Видел он раз, как девчонку в мялку затянуло за подол. От правой ноги одна жижа красная осталась да тряпки. А уж если дояр сам туда сунулся, знать, и хоронить уж почти нечего.
– Может, как придет время, и мне в мялку, – проговорила себе под нос Евдокия Марковна. Никто не услышал ее. Мгновение тишины сменилось оживленным гулом расспросов. А свинарка побрела к своим питомицам. Уж ни деду Василичу, ни Гришуне помочь было нельзя, а свиньям уход нужен.
– Алексей Степаныч, – Катька подошла тихо, выскользнула из толпы судачивших баб, – вас Савва Кондратьевич звал. Сказал, вы хотели посмотреть, как работника поднимают.
– Чай, не даст сынка почтариха в работники подымать и на дядьку не поглядит, – буркнула проходившая мимо свинарка. Бабы по одной возвращались к работе.
– Как бы не так, – отозвалась вторая. – Подымет племянника как миленького. И Юрьевна слова не скажет. Варьку вот только жалко.
Алексей кивнул Катьке. Та наскоро попрощалась со всеми и повела зоотехника к председателю. Видно, поднимать решили дома, у почтаря. Старик Семеныч уже был там, стоял, мял в руках шапку и то и дело смаргивал красными глазами да изредка вытирал шапкой слезы, бежавшие по щекам. Вокруг уже толпились люди. На лавке возле окон лежал Гришуня. Русые волосы растрепались, белая домотканая косоворотка с левого боку вся пропиталась кровью. Над ним стоял председатель.
Принесли ведро с водой, и председатель долго мыл в нем руки, скреб ногтями черные пятна.
– Может, я подниму, Кондратьич? – подошел к председателю кто-то из старших Ковровых, громадный былинный бородач в рубашке, за воротом которой виднелся край темного пятна родового проклятья.
– Оставь, Игнат, тебе ли с Верой связываться. – Савва Кондратьевич отер руки полотенцем, бросил рушник на траву. К нему тотчас сунулась чемпионка Советка.
А потом словно отхлынули все, расступились. Куры с кудахтаньем нырнули под забор и торопливо прыснули к домам на другой стороне улицы. Ком встал в горле у Алексея, потому что почудилось ему вдруг, что кто-то рванул его за самое нутро, за хребет, за самые глубокие жилы. И провернул так, что кости хрустнули. Вихрь закрутил в кольцо дорожную пыль и спорхнувшую в метелок травы пыльцу, обнял заклинателя и мертвеца.
Савва Кондратьич стоял не шевелясь. Он не сплетал рук, не произносил заклинаний. Никакой бесовщины, что ожидал Алексей, не было и в помине. Он просто смотрел на мертвеца. И черное пятно на руке дрогнуло и поползло вниз по пальцам, заливая всю кисть.
– Стой, Савва! – Юрьевна влетела во двор вихрем, сила брата уронила ее на землю, так что птичница не успела добежать до лавки, где лежал Гришуня. На ее заплаканном красном лице светились нестерпимой синевой одни глаза, полные боли. Цветной платок съехал на сторону, бились на колдовском ветру пряди, в которых кое-где посверкивала седина.
– Савва, – прошептала птичница, – не поднимай Гришку. Не смей. Ведь он должен был твое место занять!
Председатель не оглянулся на сестру, он продолжал сверлить страшным, тяжелым взглядом мертвого. Руки Гриши дрогнули, шевельнулись пальцы.
– Да уж, не в простые работники сыночка прочила, – ядовито шепнул кто-то за спиной Алексея, – в председатели хотела. А теперь вот со всеми в поле пойдет, полугнидок.
Ветер хлестнул всех по лицам, бросил в глаза пыль, вторым ударом вышиб воздух из груди. Так что зеваки вздрогнули и разом втянули ртом воздух.
– Вставай, Григорий, – осипшим, прерывающимся голосом проговорил председатель. Слова давались ему с трудом. Голос скрипел, подобно мельничному жернову. – Иди. Я зову.
Смерч все туже свивался вокруг них, сжимая страшное кольцо. Сорвало платок с головы Юрьевны, саму ее, оказавшуюся ближе всего к брату, прижало ветром к земле, так что она уже отчаялась поднять голову и только плакала, уткнувшись лицом в траву.
Григорий снова дернул руками, так что правая сорвалась со скамьи и повисла плетью. Но тут глаза его открылись, ноги и руки задвигались, беспорядочно, как паучьи лапки. И Гришуня сделал попытку подняться. Он рванулся с лавки, перевернулся и упал ничком на траву, замерев в нелепой изломанной позе. Вихрь стих, распавшись на несколько маленьких смерчей, что выскользнули за ворота и погнали по улице крошечные, не больше ладони, воронки пыли и несколько сорванных с березы листьев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});