– В четырех сиськах коровьих разберись, грамотей, – захохотали бабы. – Не нужен нам старый плешивый зоотехник, когда нам партия такого красавца молодого прислала.
Жарков неодобрительно покачал головой, продолжая улыбаться.
– А что, бабочки, кто из вас самая лучшая доярка? – подзадорил он. – Посоревнуемся? А потом ты мне, Семен Василич, коровник покажешь. Покажите, что за корма у вас, как молодняк поживает.
Бабы, посмеиваясь, повели Алексея показывать коров и молодняк. Едва отбившись от их шумной радостной стайки, Жарков вышел из дверей, по дороге подцепив под мышку Чуберлена, и поискал взглядом старика. Выспрашивать у баб про особинку Знаменского Алексей Степаныч не рискнул, а старый дояр показался мужиком сметливым и вдумчивым, да и поболтать не дурак.
Василич уже скинул рабочее, надел свое, деревенское, и теперь умывался, в три погибели согнувшись над ведром воды у колодца. Он фыркал и плескался как гусь, и мелкие капли воды блестели в коротких иголочках седины на круглой макушке старика.
– Семен Василич, – позвал его Жарков. – Мы же с тобой хотели по трубочке выкурить. А ты засобирался уже? А я-то думал, поговорим.
Дед потер лицо полотенцем, тщательно вытер руки и теперь, кряхтя, раскладывал полотенце на перекладине воротец.
– Уж через пару минут сухое будет. Бабочки пойдут – приберут. А мы с тобой потолкуем, как без того. Только сейчас побегу я, товарищ зоотехник. Работники из полей скоро придут. А тебе если охота до разговору – так у девчат день до вечера долог. Ты мужчина видный, не то что я, старый строчок.
– Так, может, по дороге поговорим. – Жарков подцепил из ведра горстью воду, потер лоб.
– Что, боишься, девки на части порвут, если Василич тебя плешью не прикроет? – Старик усмехнулся, застегнул ворот, словно на свидание собирался. – Да ладно. Пойдем. Ты работников-то уж видел?
Алексей кивнул. Отчего-то старый Василич сразу пришелся ему по душе. Может, оттого, что напомнил умершего еще до войны деда, а может потому, что на таких стариках, балагурах и трудягах, всегда деревня стояла, и Алексей привык доверять таким, да и чутью своему верил. А чутье подсказывало – добрый человек старый дояр.
Шли, перешучиваясь. Звенел над полем в вышине жаворонок. И запах травы, душистый и пряный, плыл над деревней горячим облаком. Жарков пару раз хотел было, но так и не решился заговорить о работниках.
Да и старик становился с каждым шагом все молчаливей. Опустив голову, подождал, пока Алексей отнесет в дом бабы Дуни шкодника-Чуберлена. И уж больше не проронил ни слова. Жарков не пытался разговорить старика.
Они сели на бревна возле большого сарая с распахнутыми настежь дверями. Закурили.
Табак у старика оказался недурен.
– Свойский? – спросил Алексей.
Дояр кивнул.
– Хорош, – добавил зоотехник.
Старик кивнул снова и затянулся.
Алексей, раздосадованный внезапной молчаливостью балагура Василича, хотел уже спросить, отчего они сидят тут, на солнцепеке, но замолчал. Потому что совсем рядом послышалось шарканье десятков ног. И на дороге, ведущей к сараю, появились работники. Они шли по трое, касаясь друг друга плечами. Но двигались так слаженно, словно не жаворонок звенел над их головами, а отбивал ритм невидимый и неслышимый барабан.
Жарков замер, не в силах даже выдохнуть.
Работники были мертвые. Уж тут зоотехник ошибиться не мог. Кожа лоскутами слезала с черепов, торчали из-под косынок и кепок остатки волос. Под высохшими губами виднелись желтые зубы. Жарков тихонько ущипнул себя за бедро, но видение не рассеялось. Колонна из полусотни мертвяков двигалась ему навстречу, мерно покачиваясь. В руках мужчин – косы, у баб – грабли.
Знать, одежду мертвым колхозникам никто не менял, потому как следы тления отчетливо виднелись на поношенных рубахах. Но первый испуг зоотехника прошел вместе с передними рядами работников. Впереди шли те, кто постарше сроком, потому что дальше пошли мертвяки покрепче. Мясо еще не спешило отслоиться от их костей, трупные пятна на руках и лицах были не слишком велики, а те, кто замыкал шествие, были и вовсе недавние. Особенно бросилась в глаза Алексею совсем юная и удивительно красивая девушка с сизой полосой на тонком горле. И мертвая, двигалась она плавно, словно лебедь. И большие глаза, опушенные длинными, как у теленка, ресницами, даже в смерти не потеряли своей озерной голубизны.
На девушке, в отличие от других работников, был чистый сарафан. В длинной, почти до колен, косе мелькала синяя лента.
Работники равнодушно миновали замершего зоотехника и начали строем заходить в сарай. Первые уперлись лбом в стену, остальные останавливались, натыкаясь на шедших впереди.
Замыкал процессию Гришуня. Парень выглядел немного усталым. Но, заметив зоотехника и старика, приободрился, сорвал метелку травы и сунул в зубы, ухмыляясь.
– Ты нынче ведешь? – глухо спросил Василич.
– Меня Григорием Егорычем звать, – задрал подбородок бесстыдник-Гришуня. – Вот и зови меня, Василич, по всей форме. А то сам знаешь.
Старик ссутулился от этих слов, потемнел лицом. Волна гнева заставила Жаркова сделать шаг вперед, но дояр удержал его за руку.
– Позволь, Григорий Егорович, Варю мою мне на минутку из отряда забрать? – низко склонив голову, еле слышно проговорил он.
– Пошто тебе? – продолжил Гришуня.
– Не зелен ли ты так со старшими разговаривать? – вмешался было Алексей, но Василич цыкнул на него так зло, что зоотехник умолк.
– Да я… – Старик недоговорил, просто вынул из кармана гребешок и красную ленту.
– Так ей теперь твои ленты без надобности, – с каким-то непонятным удовольствием проговорил Гришуня. – Ладно, бери свою Варю.
Парень исчез в сарае, и стало слышно, как он считает по головам работников. А старый Василич потянул за руку мертвую красавицу. Она не шелохнулась. Тогда дояр подошел к ней сам, бережно, насколько позволяли большие неловкие руки, расплел косу, провел дрожащим в пальцах гребнем по русым волосам девушки, погладил склоненную голову. Потом, не торопясь, переплел косу, переменив синюю ленту на алую.
– Отойди, Василич, заговоренкой окачу! – крикнул Гришуня. Пересчитав работников, он уже приготовил ведра с водой. И, едва Василич отошел, выхлестнул воду на головы работников. Смрадный дух, что стоял в сарае и около, немного развеялся. И от воды кожа мертвецов слово засияла.
Гришуня довольно ухмыльнулся. А старик подошел к своей Варе и бережно промокнул ей лицо и руки платком, который нашелся в том же кармане, что и гребешок.
– Добрый вечер, товарищи, – проговорил за спиной Жаркова знакомый голос. Председатель протянул руку зоотехнику, махнул Гришуне и направился к дояру. Метелки травы хлестали председателя по голенищам, осыпая пыльцой. Жарков заметил, что синее пятно на руке Саввы Кондратьевича словно выросло, выползло из рукава на ладонь, затекло тонкой струйкой между указательным и средним пальцами. Председатель положил эту страшную руку на плечо старику. Тот вздрогнул, выныривая из своих невеселых мыслей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});