ощущала угрозу. Каждый день на пути вверх ловила на себе их короткие взгляды, словно каждый рад был ее поиметь или сожрать, а может, и то и другое.
Становилось холодней, листва на деревьях сменилась хвоей, а проснувшись однажды до рассвета, Гвенна обнаружила на пологе узкую полоску льда, а на земле – на пару дюймов снега. А ее сердце и рассудок заполнялись горячей тьмой, заполнялись дебрями вроде оставшихся внизу джунглей, слепой безумной свирепостью, оставлявшей лишь два выбора: прятаться или убивать. Из двенадцати выживших только Крыса не вызывала желания ее выпотрошить, поэтому Гвенна старалась держаться за девочкой, вслушиваясь в дыхание ребенка и считая удары сердца, частые и слабые, как у птички.
Три дня никто не пытался их убить, а на четвертое утро после нежданного явления Джонона она увидела следы на снегу – тысячи следов, похожих на беличьи, но с острыми опасными когтями. Ее затошнило от ужаса, потому что все они сходились к месту, где было сложено съестное. Откинув укрывавшее провиант полотнище, Гвенна обнаружила, что вспороты два мешка с пайками и прогрызен бочонок вяленой рыбы.
Она еще стояла, задыхаясь от ярости, когда подошел Киль.
– Осложнение, – тихо проговорил он.
Гвенна не могла оторвать глаз от расщепленных клепок бочонка и клочьев мешковины. Она словно забыла, зачем нужны слова.
– Пища еще осталась, – заметил историк. – И вода.
– Водой жив не будешь, – прошипела Гвенна. – Если вскоре не выберемся из зараженных мест, без охоты не обойдемся.
– Это было бы ошибкой.
– А подохнуть с голоду не ошибка?
– Голодание естественно. То, что сотворит с вами болезнь, – нет.
– Вы говорили, горы чисты, но мы уже в горах, а я по-прежнему чувствую в себе эту дрянь.
– Мы недостаточно высоко. – Он повел рукой. – Здесь почва, деревья, вся растительность больны. Нам надо подняться над ними.
Гвенна покачала головой. Они не первый день карабкались вверх по склонам, но настоящие горы, высокий хребет будто уходил от них.
– Сколько еще?
– Четыре-пять дней пути, – ответил историк. – Возможно, неделя. В чистой местности можно будет снова кормиться охотой и пить из ручьев.
– Неделя… – выдохнула Гвенна.
Талал говаривал: «День всегда можно продержаться».
В те времена Гвенна с ним соглашалась. Плыла она, сражалась или бежала, один день бы продержалась всегда. Но Киль сказал не «день». Он сказал – неделю. Она попробовала представить, как проживет неделю, и не сумела. Попыталась вспомнить, зачем это надо.
Лагерь зашевелился. Скоро все встанут. Скоро все узнают, что у них с припасами.
– Я видела Талала, – сказала Гвенна. – Сперва во сне. Потом… во сне наяву, на ходу.
Киль медленно кивнул, но не ответил.
– В первый раз он шел по песку, прикованный к железной гире. – Она сама не знала, зачем рассказывает, но остановиться не могла. – Потом он бился на арене с каким-то совсем незнакомым человеком. Как живой. Я чувствовала, что он живой, будто вовсе не умирал.
– Возможно.
Гвенне хотелось разрыдаться, хотелось перерезать пустослову горло.
– Что это вы говорите?
– Возможно, так и есть.
– Он погиб. Его убили. Зарезали на ступенях Кораблекрушения.
– Вы видели его смерть?
– Лазутчики Фрома видели, – неуверенно мотнула она головой.
– А какого вы мнения о разведке Фрома?
Кулаки у нее сжались так, что хрустели суставы. Из груди бурей рвался вопль.
– Сон – не явь. Здесь все лжет!
– Не все, – обронил Киль.
Она закрыла глаза, всмотрелась в сражающегося Талала, потом перевела взгляд ему за спину. Она узнала шаткие деревянные лесенки. Это на Арене в Старой гавани, где верховные жрецы устраивают кровавые состязания. Если Талал уцелел, если его не убили, он, пожалуй, мог попасть туда. Его могли заставить сражаться во славу их чокнутых богов. И конечно, заковали бы, понимая, как он опасен. И человека, прикрывавшего ему спину, она знать не могла. Надежда обжигала, как чумная горячка.
– Вдруг он выжил. – Открыв глаза, она увидела, что Киль ей кивает. – Или это сраный трюк, новый приступ заразы.
Он опять кивнул, будто ответ был ему безразличен.
Гвенна заскрипела зубами.
– Ну, Шаэль меня побери, если сдохну, пока не узнаю, где правда.
* * *
На следующий день они потеряли Булта: вот он прорубается сквозь заросли, а вот за деревьями раздается хруст костей. Пока Гвенна оборачивалась, его порвали пополам. Туловище пропало. Остались еще подергивающиеся в кровавой луже ноги до бедер. Не с кем было драться, некого догонять, не от кого бежать и сдаваться некому. Просто ноги. Куски мяса, только что бывшие человеком.
В ту ночь никто не думал ложиться, хотя солнце давно село. Казалось бы, все опасаются леса, все начеку, готовы встретить новую атаку, но невеселая правда состояла в том, что с такой же опаской все косились друг на друга, будто самая страшная угроза уже проникла в лагерь. Кто-то шепнул, что видел горящие в чаще глаза. Другие уверяли, что за ними охотится не одно чудовище, а целая стая. К полуночи снова едва не дошло до драки – каждый доказывал свое, описывая чудище, которого в глаза не видел, пока Гвенна не разогнала спорщиков. Чо Лу с Паттиком сели спина к спине и вглядывались в темноту, а Чент с Вессиком и Лури стаей голодных псов рыскали вокруг.
Гвенна хотела уложить хоть Крысу, но девочка отказалась уходить в палатку.
– Здесь, – сказала она. – Здесь с Гвенна Шарп.
Пришлось Гвенне сесть, позволив Крысе пристроиться рядом.
– Берегись, – прошипела та, глядя на Чента. – Берегись плохой.
– Знаю, Крыса, – кивнула Гвенна. – Я берегусь.
Яростной бдительности хватило ненадолго: веки у Крысы сомкнулись, ее сморила усталость, и девочка склонилась на колени Гвенне. Гвенна хотела ее подвинуть – ужасно неудобно она лежала, – но остановила себя. Среди больного, сплюнутого Шаэлем мира только тяжесть детского тела казалась настоящей. Все кругом уплывало, а неглубокое, ровное дыхание девочки связывало мир воедино. Вытянув короткий клинок, Гвенна положила его рядом. Если придется драться, придавившая ее к земле Крыса помешает, но все равно от драки до сих пор было мало толку.
Она нерешительно опустила руку на детское плечо. Девочка отощала даже в сравнении с днями в карцере – сказались джунгли, бесконечный путь и скудный паек. Если она выглядела дикаркой, когда они впервые увидели ее в пустом городе, то теперь – вдвое. Гвенна выпутала из свалявшихся волос прутик, потом колючку, потом раздавленного жучка. Безнадежно – вся голова превратилась в грязный пропотевший колтун, – и все-таки Гвенна не оставляла своего занятия. Ей пришла мысль, что никогда раньше она не занималась таким делом. Видела, может, ребенком, может, в праздничные дни, как родители приглаживают или расчесывают волосы своим детям, но отец