Штайнера, при поддержке освободившихся на западе дивизий, выдавят сталинцев из Померании. Фантазии спутников громоздились всё дальше, а Павел Тихонович обдумывал, куда податься, если разыщет родных. Разумней всего через южноитальянские порты уплыть в Австралию или Латинскую Америку. Но для этого пришлось бы переходить линию фронта. Выдержит ли отец-старик такую дальнюю и рискованную дорогу? Трезвый расчёт исподволь уступал реальности: будь что будет, долг его, казачьего офицера, — до конца разделить участь единоверцев и братьев...
Из Виллаха до Толмеццо Павел Тихонович добрался электричкой, маловагонной, но бойкой, с пересадкой в Карниа, на первой итальянской станции. Легко разыскал штаб Доманова. Он коренился в двухэтажном здании, в конце прилегающей к нему площади. Радостно занялся дух при виде коновязи, у которой теснились подсёдланные лошади, казаков, снующих конвойцев и офицеров.
Дежурный по штабу, довольно молодой заносчивый сотник, выслушав прибывшего, пробежал глазами направление из штаба Казачьего Резерва, которое не произвело на него никакого впечатления, хотя там стояла подпись Шкуро.
— Походный атаман занят. Вряд ли примет в ближайшие дни, — непочтительно к чину войскового старшины, сквозь зубы пробубнил штабник, в котором Павел Тихонович угадал по произношению подсоветского. — Может, начштаба согласится.
— Я не девка, чтобы мне давали согласие! — завёлся Шаганов, повышая голос. — Сейчас же доложите!
Сотник прижмурил сталистые глазки, уходя, бросил:
— Вы не очень тут... Я свою функцию несу, а вы орёте...
Соломахин, на днях сменивший на должности начальника штаба Стаханова, был знаком Павлу Тихоновичу и принял без проволочки. Несколько грузноватый, в чёрной черкеске (как у Шкуро), контрастирующей с сединой волос и усов, генерал обнял и по-православному троекратно поцеловался с желанным гостем. Коротко вспомянули эмигрантское житьё-бытьё. И без обиняков войсковой старшина рассказал, почему очутился в Стане. Соломахин слушал внимательно, но в его глазах проскальзывало некое отрешённо-грустноватое выражение, как у человека, уже знающего, о чём идёт речь.
— Мне этот случай известен, — подтвердил он догадку посетителя. — Кто-то из командированных офицеров растрезвонил. Дело, мой друг, серьёзное. Особенно если учесть, что Доманов в милости у эсэсовского командования. Знаешь что... Направлю я тебя в юнкерское училище! Ребята там наши, в основном эмигранты. По тебе служба. А здесь оставаться, на виду у походного атамана, думаю, нет резона.
— Мой долг, Михаил Карпович, выполнять приказы.
— Ты опытный вояка. Есть что передать молодёжи. Юнкерское училище я собирал с нуля, два месяца был его начальником. Да и Вилла Сантина, где оно дислоцировано, неподалёку. Теперь им командует полковник Медынский. Нужен толковый заместитель.
— Я предпочёл бы служить в боевой части, в полку, — признался Павел Тихонович, косясь на затрещавший телефон на столе. Из разговора начштаба с неизвестным абонентом, он понял, что задержан немецкий майор, сбежавший с фронта. Генерал приказал связаться с немецким комендантом Толмеццо и передать дезертира в его распоряжение.
— Воевать есть кому, — жёстче заговорил Соломахин. — Гораздо важней привить будущим офицерам уважение к традициям, заронить в их души святое отношение к казачеству.
— Я готов служить. Правда, есть просьба. Помочь разыскать родных.
— Поможем, — кивнул генерал, вздыхая. — Ты был в дороге и, наверно, не ведаешь, что Науменко вышел из ГУКВ? Примкнул к РОА Власова. Мне, его бывшему соратнику-кубанцу, это непонятно.
— Опять раскол, — заметил Павел Тихонович, уловив потемневший взгляд начштаба. — А кто ещё переметнулся к сталинскому любимцу?
— Увы, многие. Казачьи генералы Абрамов, Балабин, Бородин, Голубинцев, Морозов, Поляков. Донской зарубежный атаман Татаркин, астраханский — Ляхов. Знаешь, почему возник раскол? Немцы потеряли интерес к Краснову. Им нужно пушечное мясо! Поэтому они активно сотрудничают с Власовым, начавшим формирование армии и создающим своё управление казачье. Вот наши генералы — былые белогвардейцы! — и передались большевику, надеясь получить высокие должности. Иного объяснения нет! Паннвицу присвоено звание группенфюрера СС, он разворачивает дивизию в корпус и, несомненно, сторонник Власова. У них один хозяин — Гиммлер. А нам трудней! Приходится полагаться на собственные силы и возможности...
На везение Шаганова, в штабе оказался адъютант юнкерского училища. Он представился: подъесаул Полушкин. И с первого взгляда Павлу Тихоновичу пришёлся по душе этот молодой рассудительный офицер, который помог и чемодан донести до повозки, и уступил место рядом с казаком-кучером.
Необычно накалистое для начала марта солнце сияло над Альпами. Шоссе влеклось на запад, вдоль которого, ревя и пенясь, летела с гор взбаламученная Тальяменто. Уже настала пора таяния снегов, и поток играючи нёс мелкий коряжник, лесной сухолом. Встречные лучи заставляли щуриться, смотреть по сторонам. Справа тянулась каменная скальная громада, а по левую руку уступом уходил вниз берег, расступалась неширокая равнина. Мягкая бирюза неба, фиолетовый зубчатый горизонт по ущелью, малахитово-яркий блеск трав вдали, скученные домики селений под красной черепицей — вся горная панорама воспринималась с ощущением некой законченности, гармонии, точно бы пейзаж староитальянского мастера. Павел Тихонович, прогоняя сонливость, на подъёмах спрыгивал с повозки, шорохливо ступал по щебёнке обочины. Солнышко припекало, а воздух высокогорья слоился, окатывая лицо то ласковым ветерком, то ледниковым дыханием. Возница, узколицый, рослый донец, в тёмно-зелёной авиационной шинели, но с погонами урядника, после продолжительного молчания спытал:
— Дозвольте обратиться! Вы никак из самого Берлина?
— Да.
— Вы вот с господином подъесаулом зараз толковали... Скоро ли замирение выйдет?
— Какое замиренье? — удивился Павел Тихонович, поворачиваясь к уряднику, щурившему бутылочно-светлые глаза.
Тот встряхнулся, вильнул взглядом:
— Да шла промеж казаков балачка, что Гитлер с мериканцами задружбовал и договор обтяпал. Чтоб, значится, вдвох на Сталина налечь!
— Большевистская ложь! — резко ответил войсковой старшина и сменил интонацию. — Бред кобылий... Кстати... Почему плохо за лошадью следишь? Зимнюю шерсть не вычесал. На переднюю ногу засекает.
— Не уследил. Есть такой грех, — повинился казак и вздохнул. — По камням подковы сбиваются враз! Ночью едешь, ажник искры летят! А почему кострецы торчат — малокормица, господин войсковой старшина. Абы чем питаем...
Подъесаул спрыгнул вслед за Павлом Тихоновичем, пошёл рядом по длинному пологому подъёму к мосту, нависающему над рекой. Пересиливая стук колёс и лошадиных копыт, громко сказал:
— Осенью, когда прибыли сюда, все мосты от Толмеццо до Вилла Сантины были партизанами уничтожены. Пришлось восстанавливать. Из Вуи к месту дислокации училища шли маршем. Настилы свежестругаными досками пахли. Потом, в ноябре, их «москито» разрушили. Снова построили...
Павел Тихонович сочувствующе выслушал адъютанта, отмечая его аккуратность: сапоги отливали, шинель подогнана, пуговицы на ней начищены, на фуражке — ни соринки. Был приятен и внешне. Круглолиц, с