ни у Захарова нет резервов. Они за Дунаем. И до их подхода остаётся надеяться только на свои силы. Нам отступать некуда. Позади — тылы 46-й армии. Если дрогнем, будет вызволена не только будапештская группировка врага, но разбита эта армия. Полагаю, нет необходимости толковать о последствиях неудачи?
— Товарищ генерал! У нас нехватка боеприпасов, — обратился начштаба 12-й дивизии Рышков. — Дунайская флотилия могла бы помочь в доставке.
Горшков снова поднёс лист к уставшим глазам и, прочитав, медленно поднял голову:
— Флотилия атакована и отведена ниже. Более того, уже два наших корпуса — 133-й стрелковый и 18-й танковый — окружены. Немцы готовы любой ценой проложить коридор к Будапешту! Им больше незачем беречь свои танки. У нас нет выбора, как стоять до конца! От этого сражения зависит вся фронтовая операция. А может, и дальнейший ход войны...
10
С прибытием в полк молодого офицерского пополнения Яков Шаганов был понижен в должности. Он снова принял отделение, в котором осталось четверо сабельников — Андриенко, Кожухов, Барбуданов, Хопров и коновод Трегубов. Две недели танковых атак выкосили эскадрон. Взводный Иванов, безусый лейтенантик с Ярославщины, скрывающий неопытность за криком, пришёлся казакам не по нраву. Это он, несомненно, ощущал и придирался, досаждал замечаниями. Зато в первом серьёзном бою, растерявшись, командирчик не проронил ни слова. Лишь обстрелявшись, Сашок, как нарекли казаки взводного, действовал смелей.
Возвратный марш из Эстергома дался казакам тяжело. Небывалая физическая опустошённость и голод — вот чувства, сполна владевшие ими, когда колонну остановили и приказали готовиться к обороне. Полк Ниделевича продвинулся дальше остальных, в сторону Дуная.
Комэск Строганов всю ночь находился на позициях, проверяя, как окапываются казаки. Несмотря на нехватку шанцевых инструментов, в ход пустили штыки, занозы, стальные колья и даже клинки. Линия окопов протянулась по гребню высотки, но в темноте трудно было оценить выгодность её расположения. Был дан приказ — и бойцы крушили зимнюю землю, вгрызались вглубь, ожидая бой. Сашок тоже пытался помогать, колупал сапёрной лопаткой и назидательно покрикивал:
— Копать в полный профиль! Глубже окоп — дольше жизнь.
И всем было неловко за его мальчишескую прыть и глупость.
Ждали немцев утром. В боевой готовности находились весь день. Он выдался промозглый и ветреный. Обвисло-рыхлое небо, заваленное тучами, удерживало вокруг — над холмами и какими-то мелкими, кусочными полями, над деревушкой Гебельяроши, в подгоризонтном заснеженном пространстве — траурный полусвет. Привычное на фронте состояние бездейственного ожидания рождало надежду, что немцы предпримут наступление на другом участке фронта. Однако под вечер там, где серой извилиной обозначались виноградники, показались три грязно-серые немецкие танкетки. Они петляюче выкарабкались на взгорок. Серебристой искрой блеснул окуляр бинокля. Разведчики изучали позиции казаков. Постояв, танкетки развернулись и — игрушечно-маленькие и крадливые — поволоклись вдоль линии обороны. Пушкари, дав залп, грозя попаданием, отпугнули их.
За сутки прижились на этом случайном рубеже. Кухонная команда являлась с термосами, кормила пловом и не скупилась на сладкий наваристый чай. Расщедрился старшина даже на лишнюю пайку табака, на боевые сто грамм. Поднимали дух казаков и письменным обращением Толбухина, в котором генерал призывал: «Стоять насмерть, не пустить противника к Будапешту. Средств у нас для этого достаточно». По своему опыту Яков знал, что чрезмерная заботливость командования и пламенные слова предшествовали кровопролитным сражениям. Привыкший вместе со всеми терпеливо сносить тяготы фронта, Яков в эти дни ощущал некий внутренний надлом, необоримое волнение. Недавние январские бои унесли жизни многих товарищей. Он хоронил их почти каждый день, прощался с палящим душу недоумением: почему смерть избрала именно этого казака, этого человека? А если и его так... Всевластным порывом душу захватила тоска по родным и дому, жившая до этого как будто подспудно. И чем ближе ощущал он тиски опасности, тем сильней тянуло на хутор...
Ночью послышались с юга раздерганно-хаотичные гулы. Эскадронцы не покидали окопов. Похаживали по длинной траншее, имеющей ход сообщения к ложбине, где находился командный пункт. В отдалении таились коноводы с лошадьми. Порой улавливал слух тревожное ржание.
Досаждал холод, клоня ко сну. Яков сам не заметил, как прикорнул на ящике с патронами. Прижался спиной к стенке окопа, уснул мгновенно... Побежала перед глазами синяя вода реки, потом увидел он деда Тихона, граблями стягивающего свежескошенную траву, а дальше на берегу — отца, стригущего косой солнечную леваду. Яков было шагнул к нему, но остановило женское пение. Высокий голос — то ли матери, то ли Лидии — звучал всё ярче и нежней, хотя невозможно было разобрать слов. Вдруг грянул хор женщин — божественная мелодия взметнулась над степью, и Яков потрясённо заплакал, ощутив всю силу любви и красоты...
Танки взбугрились на краю поля поздним утром. Сквозь гулы канонады послышался накатный рокот десятков бронированных чудищ, усиленный лязгом гусениц. Они влеклись твёрдо и неостановимо, и по ладности боевого строя можно было предположить, что управляют ими опытные и отчаянные люди. Яков невольно глянул на укрытия артиллеристов. Была некая горькая несправедливость, что сабельников выдвинули вперёд, обрекая первыми встречать танки. Первыми и — последними, если орудия умолкнут...
«Тигры», набирая скорость, рассредотачивались. Снежный покров перед ними был нетронуто чист, позади длинными гадюками тянулись следы. На боковинах башен траурно стыли угластые кресты, окантованные чёрным. У Якова возникло ощущение, что по земле стелется грозовая туча и вот-вот загремит и сверкнёт молния.
Батареи молчали.
Танки и самоходки, примеряясь, на ходу поворачивали стволы.
Солнечный свет, выплеснувшись сквозь брешь туч, озарил поле, и от этого, как показалось, армада бронемашин придвинулась. И — срыву, оглушающе-слитно грянула артиллерия! Прямым попаданием был тотчас подожжён головной танк. Клубастый чёрный дым потянулся ввысь. Немцы ударили ответно! Качнулась земля. Пронеслись осколочные вихри. От множественных взрывов сгустился чад и запахло по-чесночному едко. Перестрелка вскоре притихла. Танки начали утягиваться к дальней высотке.
Спустя полчаса, выверив позиции казаков, танки ринулись снова. И на беглый взгляд было ясно, что их значительно прибавилось. На этот раз батареи открыли заградительный огонь. Но кумулятивные снаряды, попадая в лобовую броню, отлетали огненными мячиками. И «тигры» неуязвимо мчали вперёд, долбили по всей линии обороны, приблизившись к окопам уже метров на двести.
Спаренные выстрелы танковых пушек вздыбили землю бруствера. И не успела осесть пыль, как захлёбисто зарокотали танковые пулемёты, — свинцовые струи вскинули фонтанчики рыжей земли, перемешанной с нитями корней и снегом. Яков упал на дно окопа, в кисельную грязь, слыша странный треск по брустверу, будто разрывали полотно. Смекнул — в землю вонзались пули.
Перед окопами вдруг сотрясающе гахнуло,