изменить солнце! Мы равны олимпийским богам! Но просыпался я с ощущением смерти и дьявольского холода в душе.
Скоро утро. И этот тёмно-багровый гибельный куб упадёт на Германию, погребёт всех нас...»
На этом записи в дневнике обрываются.
4
В середине апреля в Вилла Сантине стали различимы отголоски канонады. И вскоре всех в Казачьем Стане обожгла весть: англичане взяли Имолу и Болонью, прорвав линию немецкой обороны «Густав». Учитывая тяжёлое положение на северо-востоке, в районе Удино, где казачьи полки противостояли титовцам, новая угроза с юга создавала реальные предпосылки полного окружения Стана.
29 апреля, ранним утром, Павел Тихонович озадаченным пришёл на квартиру после ночного дежурства в училище и, всполошив родных, поднял на ноги и отца, и Полину Васильевну, и Марьяну.
— Выступаем срочно! На сборы — час. Только без паники, — говорил он жёстким и глуховатым после бессонницы голосом, остро блестя глазами. — Итальянцы предъявили ультиматум. Требуют разоружиться! Вчера состоялся военный казачий совет. Медынский был на нём, привёз решение. Первым пунктом: отвергнуть ультиматум, как предложение, не соответствующее казачьей чести и славе. А вторым: отказать в сдаче оружия на условиях гарантированного пропуска в Австрию. Хотя... Кому мы там нужны? Так что не тяните. Батя, мне нужно обратно в училище. А вы готовьте лошадь, запрягайте да проследите, чтоб ничего лишнего не брали. Лучше захватите весь запас фуража!
Марьяна, простоволосая, встревоженная, качая на руках плачущего спросонья грудничка, живо спросила:
— А ты? С нами?
— Нет. Юнкеров оставили в арьергарде. Прикрывать колонну. А вы езжайте вперёд. Так безопасней!
Пока сын переговаривался с женой-мог > йкой, Тихон Маркяныч вслед за Полиной повлёкся в переднюю комнатушку, отведённую под кухню, на ходу натягивая поверх исподницы байковую рубаху и суетливо выпутывая отросшую бородёнку.
— Гутарило сердце: выпрут нас отсель. Не зазря я надысь[82] будку на подводе обладил, — бормотал он, в полутьме на ощупь застёгивая пуговицы и в нетерпении перебирая босыми ногами по полу в поисках черевиков. — Эх, вовремя Павлуша кобылку раздобыл! Хочь и шутоломная, зато на четырёх копытах. Даст Бог, доедем...
— Опосля расскажите. Собирайтеся! — перебила Полина, с зажжённой керосиновой лампой в руках возвращаясь в большую комнату, где ютилась с Марьяной и маленьким Вовочкой. Младенец притих в кроватке, а Марьяна укладывала в дорожный ящик мужа вещи, чистые пелёнки, документы, завёрнутые в полотенце иконки. Павел, распространив мускусный запах пота, сбегал в одних галифе на улицу, помылся, надел новый синий мундир. Примкнул к поясу портупею, шашку в ножнах. Зачем-то достал из кобуры и проверил в парабеллуме наличие патронов. Вероятно, волнение не минуло и опытного офицера. Наконец, дав наказы, он без лишних сантиментов заторопился в училище, где трубачи уже играли сбор...
Подвода Шагановых, защищённая сзади и сверху брезентовой будкой, приблизилась к шоссе, ведущему на Оваро, в дневной час, когда по нему плотно двигались повозки, пеший люд, штабные машины. Уже городились впереди заторы, и тёмно-синий «фиат», следующий за служебным автобусом, приостановился как раз напротив шагановской телеги. Старик, сидевший рядом с шофёром, повернул голову, и Марьяна по орлиному профилю, породистому складу лица, седым усам, встопорщенному погону на дорогом генеральском кителе узнала Краснова. Он неожиданно улыбнулся и кивнул, отдавая ей, как поняла Марьяна, молодой матери с младенцем, приветствие.
— Генерал Краснов! — шепнула она, наклонившись к свёкру. — Рядом с нами!
— Иде? — выдохнул Тихон Маркяныч, шаря глазами. И вдруг выпрямился, сидючи козырнул!
Бывший атаман ещё раз благодарственно кивнул, прежде чем автомобиль тронулся, объезжая тихоходный обоз. Тихон Маркяныч, просияв от восторга, взял упущенные вожжи, растроганно вымолвил:
— Со мной поздоровкался... Войсковой наш атаман! Не погнушался... Хочь и бывший, а власть имеет! С ним мы бы, будь помоложе, энти Альпы вверх дном перекинули! Большина! Атаман от Бога! А с Домановым, мудилом гороховым, мух давить...
— Ты, дедок, дуже не размовляй, — оборвал его проходивший мимо подхорунжий-кубанец в походной потёртой черкеске сизого оттенка, с немецким автоматом на груди. — Кто дозволял атамана хулить?!
А сопровождающий рыжебородый урядник засмеялся, увидев на лице старика испуг, и добавил:
— Нехай буровит. Всё одно спихнём Доманова, а Шкуро атаманом поставим! Его и Власов поддержал. А Власов теперь над всеми стартует!
Тихон Маркяныч, хватившись, что и впрямь сболтнул лишнее, хотя сын предупреждал не делать этого, и, задетый насмешкой кубанцев, закочетился вдогон:
— И Доманов не отец, и Шкуро не сват! Под кубанца мы не пойдём! И без вас, галманов, не пропадём. Вы тольки на песни гожие...
— Ага, не пропадёшь... Вот через горы перелезем, тебе, старый брюзгач, энкавэдэшники язык быстро отчекрыжат! — пообещал урядник.
С каждым часом на шоссе, устремлённое к зубчатому хребту Карнийских Альп, с разных сторон стекались ручейки беженцев, пластунские эскадроны, верхоконные. И движение многоверстовой походной колонны по извилистой дороге вдоль реки Бут становилось всё медленней. В Палуцце, куда под вечер въехали Шагановы, вдруг затрезвонили колокола! Жители высыпали на улицы, ликуя и радостно крича. Их головы украшали веточки с листьями.
— Guerra finita! — злорадно крича и паясничая, подбежал к шагановской повозке красивый белозубый паренёк и выбросил руку. — Tedesco via![83]
— Чо дуешься? — рявкнул Тихон Маркяныч, тряхнув бородой. — Сказился? Аггел чёртов!
— Кричит, что кончилась война, — догадалась Марьяна и кивнула на уличный косогор. — Победу празднуют.
— Покеда отзвонятся, мы, должно, к австриякам дотянем, — насупился Тихон Маркяныч. — И до чего ж итальяшки гулебщики! Мы, казаки, досужие. А они нас превзошли! Баклушники и балабоны. А нервенные — спасу нет. И вояки никудышние. — Но тут старик осёкся, вспомнив, как с Василём угодил в плен.
Никто его не слушал. Марьяна, повернувшись, кормила малыша, а Полина Васильевна задумчиво смотрела вперёд. Гомон и какое-то непонятное волнение в колонне волной докатились снизу. Тесня казаков на обочину, с рёвом проехали трёхосные грузовые «мерседесы», переполненные эсэсовцами. Между ними колесили офицерские автомобили. Удирающих немцев проводили бранью! А когда по живой цепи донеслось, что Кессельринг капитулировал, окончательно прояснилась ситуация: и на Балканах, и в Италии вермахт сложил оружие.
За целый день, продвигаясь черепашьим шагом, добрались Шагановы лишь до предгорного селения Тунау, откуда дорога круто уходила ввысь, петляя по скалистому склону, и пропадала в подоблачье, на Плекенском перевале. Заночевали. Поутру вновь пробежала по устам пугающая новость: позади, у Оваро, партизаны напали на арьергард. Казакам на выручку подоспели юнкера и отогнали бандитов.