Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Спустя час или более папоротники начали редеть, а затем и вообще исчезли. Они снова увидели собственные ноги, а тусклый солнечный свет становился ярче, по мере того как в самом верхнем пологе открывались прогалины, — лучи, целые связки лучей вонзались в листву деревьев пониже. В лесу стало тише, земля полого поднималась. На вершине склона деревья исчезали, и открывался обширный вид.

Впереди тянулись два расходившихся гребня, земля между ними понижалась, образуя ущелье, которое углублялось и расширялось, становясь длинной и глубокой лощиной, поросшие лесом края которой круто спускались ко дну. На дальнем ее конце было такое же ущелье, и лощина походила на корабль с заостренным носом — по крайней мере, так показалось Сальвестро. Кроны деревьев сливались друг с другом, покрывая борта и дно этого судна зеленью. Словно мхом, подумал он. Или плесенью, если вспомнить «Лючию». Там и сям поднимались жидкие струйки дыма. Что-то поблескивало. Вода?

— Где мы? — спросил наконец Бернардо, и на этот раз старуха не призвала его к молчанию.

Он взглянул на Сальвестро, ожидая ответа, но тот только пожал плечами. Реку они не пересекали, а значит, должны были находиться к востоку от нее. Задняя часть долины все еще оставалась в тени, и, судя по положению солнца, они сейчас стояли лицом к востоку. Перед ними простиралась глубокая лощина. Помимо этого, Сальвестро ничего не знал. Старуха знаком велела следовать за ней вниз по тропе, которая шла влево, а затем резко вниз, исчезая среди деревьев. Сальвестро и Бернардо повернулись, но Диего так и стоял неподвижно, словно прикованный к этому месту. Старуха снова знаком позвала их за собой.

— Здесь, — сказал Диего.

Сальвестро обернулся, удивленный тем, что солдат заговорил. Старуха сказала что-то на своем языке. Взгляд Диего был устремлен в лощину.

— Вот здесь я отыщу Зверя, — сказал он.

Дочка…

Почти уже там. Люди тогда стекались обратно из леса по двое, по трое, оставив бесплодное преследование и истощив свою ярость. Следы их шумливых рысканий были ранами в прохладе леса, которые залечились так же быстро, как были нанесены. Она провела пальцем вниз по щеке. То были неглубокие порезы, сделанные для вида.

Позже, когда ее братья тихонько покинули хижину и они с Намоке остались одни, она обратила свое раскрашенное лицо к старшему, к брату своего отца. В воздухе между ними висел осадок ее презрения.

— Я думал, что в честь твоего возвращения состоится празднество, — сказал наконец Намоке. — Воображал, как ммо устроят маскарад для Эзе Ада, как все нри усядутся вместе пировать. Представлял себе большое гулянье. А порой думал, что ты умерла. Я не мог тебя увидеть. Не мог увидеть твоей жизни. — Он устало пожал плечами. — Трудно было поверить в то, что ты умерла, но еще труднее — в то, что ты жива. И среди белых…

— Однако вы не похоронили моего отца, — сказала она. — Как младший сын, Онугу мог бы обмыть его тело вместо меня. Такое допускается, если нет Эзе Ада и если согласны те, кто входит в Нземабву. Моим братьям очень этого хотелось, так ведь? Кто был против этого?

— Анайамати хотел бы, чтобы его дочь обмыла его тело, успокоила его дом. Он сейчас тебя ждет.

— Я слышала его, — сказала она; Намоке резко вскинул голову. — Ты — главный в Нземабве, — продолжала она, не обращая внимания на его удивление. — Кто еще выскажется вместо меня? Алике? Может, Эвенетем?

Намоке улыбнулся. Алике и Эвенетем были известны своей неразговорчивостью.

— Мне надо, чтобы ты снова выступил вместо меня. Народу нри надо, чтобы ты выступил вместо меня. Помнишь иджо, который рассказывал нам о белых? Того старика с ожерельем из акульих зубов? Ты обо всем догадывался еще тогда, знаю, что догадывался.

Намоке мотал головой.

— Твои братья тебе не лгали. Это старая история, вряд ли даже история вообще. Наши дети распевают ее друг другу, но не взрослые. Если бы я встал перед Нземабвой и сказал, о чем ты просишь, все с умилением вспомнили бы о своем детстве, но действовать не стали бы. Они бы стали смеяться, и я вместе с ними, мы бы вместе посмеялись над моей глупостью.

— А кто будет глупцами, если это правда? — с напором спросила она. — Я знаю это, и ты тоже.

— Даже если это правда, кто скажет, что эти белые такие, как ты утверждаешь? Их мало, они далеко, и они такие слабые…

— Значит, ты созываешь всех на переговоры ни о чем? Бини явились сюда не для того, чтобы ловить в реке рыбу. Нгола не посылала своих людей, чтобы охотиться в здешнем лесу на свиней. Они приходят к народу нри, как приходили всегда, и что мы им говорим? Что белые люди падают с неба? Анайамати уже видит их в своих снах. Скоро они будут в Нри, и он узнает их так же хорошо, как я. Что тогда скажут нри? Как они поступят?

На протяжении всей этой речи накал в ее голосе усиливался, наконец она уже почти что кричала на дядю, и молчание, воцарившееся затем в хижине, оказалось даже тяжелее, чем то, которое последовало за уходом братьев. Намоке выждал несколько долгих секунд, прежде чем ответить.

— Хороший вопрос, — похвалил он ее. — Ты всегда задавала хорошие вопросы, Уссе, даже когда была маленькой девочкой. Предположим, старая история правдива, и предположим, белые люди именно таковы. Что тогда скажут нри? Как они поступят?

Здесь Намоке остановился, и она увидела, что на лице у него промелькнуло странное выражение — узнавание, смешанное с чем-то еще. Возможно, с разочарованием.

— Я не знаю, Уссе. Если то, что ты говоришь, правда, я не знаю, что будут делать люди нри. Я не твой отец, не Эзе Нри. Мне неведом обряд, который вывел бы это пятно.

— Нет, ты его знаешь, — спокойно сказала она.

Намоке помотал головой — теперь он был озадачен. Имелись обряды для того, чтобы заставить расти ямс и кокосовые и масличные пальмы, обряды против дождей, против засухи, против наводнения. Были обряды по случаю рождения детей и смерти стариков. Существовали обряды для возведения табу и обряды для их уничтожения, тысячи и тысячи обрядов, которые были известны только людям нри и только ими могли исполняться. Имелись обряды для очищения земли от любого пятна, которое могло на нее пасть… Но того, которого сейчас требовала Уссе, не было. Он сосредоточенно сузил глаза, глядя на нее поверх огня, когда она начала пересказывать песню, которой он не пел с самого детства, сперва просто проговаривая слова, затем воспроизводя их нараспев, как ребенок, постепенно усиливая ударения, повышая выразительность, пока простой ритм не утвердил себя посредством повторения, потому что у каждого стиха была одна и та же форма: вопрос, за которым следовал ответ, и последний делался все более навязчивым, поскольку, хотя все вопросы были разными, ответ всегда оставался одним и тем же.

— Эньи знает, Эньи знает, — снова и снова пела Уссе своему дяде.

Дочка?..

Нди-мили-нну больше заботятся о своих лодках, чем о жилищах, размышлял Намоке, глядя поверх воды. Низкий щит от ветра, который они соорудили на северной стороне песчаной банки, только подстегивал гарматан, который порывами дул вниз по реке и, сталкиваясь с жалким препятствием, хаотично переваливался через него, чтобы обрушиться на их небрежно покрытые пальмовыми листьями биваки. Циновки из рафии, которыми они латали дыры в крышах, мотались во все стороны в крепчавшем ветре, словно угрожали унести ненадежные пристанища, заставив их умчаться прочь по сверкающей реке или подняв их к дымчато-белому небу стаей неуклюжих, разваливающихся на части птиц, роняющих бамбуковые шесты и пальмовые листья. Обитатели пренебрегали этими жилищами, являясь туда только для сна, и предпочитали собираться возле своих лодок: в песок временного острова были глубоко вкопаны толстые столбы, служившие швартовочными тумбами. Нди-мили-нну относились к земле настороженно. Дожди так и норовили ее размыть и перенести в другое место. Разлив реки был постоянной величиной, в большей мере, чем ежегодно затоплявшиеся берега. Вскоре запоздалое эхо такого разлива смоет остров, на котором они разбили свой лагерь, как это бывало всегда. На фоне колючего сверкания реки его песок выглядел отдаленной бесцветной полоской, видимой лишь благодаря крохотным, с муравьев, фигуркам, которые готовили свои суда к ежедневному пересечению реки для участия в переговорах. Первые из нди-мили-нну уже отталкивались от суши, направляя свои пироги по плавной кривой, неизменно приводившей их к облюбованному ими разровненному участку илистой почвы. Намоке наблюдал за пирогами, пока ему не стала видна вода, стекавшая с весел. Обири позади него уже оглашалось смешанными языками, которые использовались разными племенами для общения между собой. Он ощутил в себе новый прилив беспокойства. Членам Нземабвы предстояло собраться на участке Чимы, в самой деревне, там, где их не услышат участники переговоров. Он сказал Уссе, что решение, к которому она стремится, ничего не будет значить без Эзе Нри. Это было его последним доводом. Она улыбнулась и сказала только, что Эзе Нри не так далеко, как ему думается. Что, преемник Анайамати уже избран? Ее слова могли означать что угодно или вообще ничего не означать, но они все равно его расстроили. Теперь он ждал Агуве и Илонвагу, тревожно оборачиваясь каждые несколько секунд и разыскивая их взглядом среди мельтешивших под гребнем людей. Меж небольших групп людей, раздраженно отступавших в сторону, подпрыгивал паланкин. Первые нди-мили-нну уже причалили и втаскивали свои пироги на илистый берег.